Игра с огнем (сборник)
Шрифт:
– Будешь аранжировать музыку для нашего нового ансамбля. Ты, похоже, разбираешься в партитурах.
– Какую музыку мы должны играть?
– Бога ради, чтобы никаких цыганских мелодий, иначе комендант прикажет вас расстрелять, а меня отправит на передовую. Они предпочитают старую знакомую музыку. Моцарта, Баха. У меня есть ноты для фортепьяно – воспользуйся ими для справки. Твоя задача написать партитуры для музыкантов, которых мы найдем.
– Вы сказали, у вас есть две скрипки и виолончель. Вряд ли это можно назвать оркестром.
– Тогда пусть вторая скрипка играет в два раза больше нот! Пока вам придется довольствоваться имеющимся в наличии. – Полковник швырнул в него карандашом. – Докажи, что ты чего-то стоишь.
Лоренцо посмотрел на листы с
– Здесь, в Сан-Саббе, ты можешь стать свидетелем некоторых… неприятных вещей. Я тебе советую ничего не слышать, ничего не видеть. И помалкивать. – Полковник постучал пальцами по стопке размеченной бумаги. – Думай о музыке. Делай свою работу хорошо, и тогда у тебя будет шанс выжить.
17
Май 1944 года
Ночью Лоренцо, лежа на своей койке, слышал крики из камеры номер один. Он никогда не знал, кого пытают. Никогда не видел жертв. Знал только, голоса пытаемых от ночи к ночи меняются. Иногда он слышал женский голос. Иногда мужской. Иногда мужской голос разражался плачем, рыдал высоким голосом мальчика на пороге зрелости. Если бы Лоренцо хоть раз отважился выглянуть через зарешеченную дверь, то мог бы увидеть мельком несчастных, которых тащат в тюремный блок, в первую дверь налево. Итальянский полковник предупредил его: ничего не видеть, ничего не слышать. Но как он мог не обращать внимания на крики из камеры для допросов? Люди кричали по-итальянски, по-хорватски, но на любом языке кричали они одно: «Я не знаю. Я не могу вам ничего сказать. Пожалуйста, прекратите, умоляю, прекратите!» Одни были партизанами, другие сражались в Сопротивлении в городах. Некоторые попали в лагерь совершенно случайно, и их мучители истязали только ради удовольствия.
«Ничего не видеть. Ничего не слышать. Помалкивать. И тогда у тебя будет шанс выжить».
Пять сокамерников Лоренцо умудрялись не просыпаться от ночных криков. На койке под ним похрапывал барабанщик, издавая свои обычные рулады и роняя слюни. Неужели вопли несчастных никогда не будили его? Как ему удавалось так легко ускользать в убежище грез? Лоренцо лежал без сна, а барабанщик и остальные спали. Спали от измождения и слабости. А еще потому, что большинство живых существ могут привыкнуть почти к чему угодно, даже к воплям несчастных. Нет, их сердца не зачерствели, просто они ничего не могли изменить, а бессилие ведет к особой форме спокойствия.
Виолончелист Витторио вздохнул и перевернулся. Ему, наверное, снились жена и дочери, которых он в последний раз мельком видел на железнодорожной платформе Сан-Саббы. Той самой платформе, где их, узнав, что они музыканты, оторвали от тех, кого они любили. Даже теперь, несколько месяцев спустя, рана от разрыва с семьей мучительно ныла в душе Лоренцо, словно только что отнятая конечность. Их семьи почти наверняка погибли, а им самим, шестерым сломленным мужчинам, музыка подарила жизнь.
Их всех отобрал лично итальянский полковник. «Жалкий оркестрик» – так он называл их, но свое назначение они выполняли. Вместе с Лоренцо в ансамбле играл миланец Шломо, барабанщик со слезящимися глазами, его арестовали вместе с семьей при попытке пересечь границу со Швейцарией. Вторую скрипку, Эмилио, вытащили с фермы его друга близ Брешии – друга без лишних формальностей расстреляли за предоставление убежища еврею. Виолончелиста Витторио схватили в Виченце, его волосы, словно по волшебству, поседели за несколько недель пребывания в Сан-Саббе. Валторнист Карло – у этого в прошлом толстяка кожа теперь на животе висела складками. И наконец, альтист Алекс из Словении, талантливый музыкант, его бы принял любой симфонический оркестр мира, а он стал членом оркестра проклятых, от него осталась лишь оболочка человека, который играл теперь механически, с пустыми глазами. Алекс никогда не говорил ни о своей семье, ни о том, как попал в Сан-Саббу.
Ему хватало собственных кошмаров.
Крики в камере номер один стали столь пронзительными, что Лоренцо закрыл уши ладонями, спасаясь от жутких звуков. Он все сильнее зажимал уши, пока вопли не стихли; остались только удары его сердца. Когда он наконец отважился отнять руки от головы, то услышал знакомые звуки: заскрипела дверь камеры, а потом во двор поволокли тело заключенного.
Лоренцо знал конечный пункт назначения.
Три месяца назад в здании напротив их тюремного корпуса начались строительные работы. Хотя ему и советовали ничего не видеть и ничего не слышать, Лоренцо не мог ослепнуть настолько, чтобы не замечать грузовиков, завозивших материалы через лагерные ворота. Он не мог не заметить бригады строителей из Берлина во главе с немецким архитектором, который неустанно бродил по лагерю, отдавая распоряжения. Сначала никто из музыкантов не знал, что строят внутри здания напротив. Лоренцо полагал, там возводят еще один тюремный блок для размещения новых задержанных. Каждый день поезда привозили множество мужчин, женщин и детей, и их иногда просто загоняли на открытый двор, где они, дрожа от холода, ждали поезда, который отвезет их на север. Да, новый тюремный блок – в этом был смысл.
Потом среди заключенных, которые носили кирпичи и цемент в новое сооружение без окон, пошли слухи. Они видели подземный туннель, ведущий к вытяжной трубе. Нет, там строят не новый тюремный блок, сказали они Лоренцо. Что-то другое. Сооружение, о назначении которого они могли только догадываться.
Одним холодным апрельским утром Лоренцо впервые увидел дым, курящийся из трубы.
На следующий день заключенных, работавших прежде внутри здания и рассказавших Лоренцо о том, что они видели внутри, вывели из их блока. Они так и не вернулись. На следующее утро из трубы валил дым с характерным всепроникающим запахом. Он въедался в одежду и волосы, застревал в горле и носу, попадал в легкие. Как заключенные, так и охранники по необходимости вдыхали смерть.
«Ничего не видеть. Ничего не слышать. Помалкивать. И тогда у тебя будет шанс выжить».
Все затыкали уши, спасаясь от криков из камеры номер один и от грома расстрельной команды. Но от одного звука никто не мог спастись, звука столь ужасающего, что даже охранники морщились. Некоторые из тех, кого доставляли к печам, не были мертвы, они просто потеряли сознание в предчувствии роковой пули или удара, и их зашвыривали в огонь живыми. Солдаты вжимали в пол педаль газа своих грузовиков или злили собак, чтобы те лаяли, но все это не могло перекрыть вопли, доносившиеся время от времени из чудовища, изрыгающего дым.
Чтобы заглушить агонию умирающих, маленькому оркестру Сан-Саббы приказывали играть во дворе.
И потому каждое утро Лоренцо и его ансамбль покорно собирали инструменты с пюпитрами и выходили из блока. Он потерял счет неделям, прошедшим со дня его прибытия, но в последний месяц отметил, как постепенно зазеленел плющ, ползущий по стенам зданий, а несколько недель назад увидел крохотные белые цветочки, пробившиеся в щелях между камнями. Даже в Сан-Саббу пришла весна. Лоренцо представил дикие цветы, расцветающие за стенами и колючей проволокой, и затосковал по запаху земли, травы и деревьев. Но здесь, в лагере, стояла лишь вонь выхлопных газов, сточных вод и дыма из трубы крематория.
С рассвета из-за стен без конца доносились выстрелы, и теперь в лагерь въехал первый грузовик, набитый урожаем утренней пальбы.
– Дрова подвезли, – сообщил итальянский полковник, когда машина заехала во двор для разгрузки.
За стенами снова раздались выстрелы, и он обратился к оркестру:
– Ну, чего вы ждете? Начинайте!
Музыканты не играли спокойные менуэты или безмятежные пьесы, потому что не развлечение было их целью. Они играли, чтобы заглушить и отвлечь, а для этого требовались громкие марши или танцевальная музыка, исполняемая максимально громко. Они играли, а итальянский полковник вышагивал по двору, требуя, чтобы его музыканты играли громче! Громче!