Игра с тенью
Шрифт:
Будущая книга — позволь мне сказать это прямо, хоть я и не думал, что это понадобится, — очень дорога моему сердцу. Я думаю, что с ее помощью смогу сказать нечто ценное о жизни великого художника и о самой природе искусства. Но если я сделаю, как ты просишь, и прямо сейчас вернусь в Лиммеридж, то все мои усилия (и трудности, которые мы оба пережили) будут напрасны; мне еще предстоит открыть много дверей, заглянуть во многие углы, задать множество вопросов, прежде чем я смогу с уверенностью вынести суждение об этом неуловимом человеке и его работе. Так что я не стану больше обманывать
Я приеду, когда сделаю то, что должен сделать; а это — поверь мне — случится так быстро, как я только смогу.
Как всегда с любовью к тебе, целую детей.
Уолтер
XXIII
Дом аккуратный, простой, четкой геометрической формы.
Беленые стены, низкая черепичная крыша.
Такой маленький, что сначала принимаешь его за домик сторожа — ждешь, что рядом появятся ворота, подъездная дорога и дом великого человека.
Только внутри видно, что это классическая вилла в миниатюре, в другом масштабе, чем соседние современные дома. (Были ли они там при Тернере?)
Даже в пасмурный день первое впечатление от него, как от картин Тернера: свет.
Крошечный вестибюль — потолок со сводом — простые украшения — вход в элегантный кукольный домик.
Слева изогнутая лестница, освещенная овальным окном в потолке, ведет к двум спальням.
За вестибюлем поперечный коридор: в одном конце столовая, в другом — библиотека; посередине студия Тернера с огромным окном, выходящим в сад. Свет! Свет! Свет!
Мисс Флетчер открыла дверь сама. Лет 40 — высокая, бледная, встревоженное лицо, довольно близко посаженные глаза. Хрупкая, дрожит, будто от холода. Посидела с ней, пока Уолтер вышел зарисовать дом и сад.
Полуинвалид — развлекается, выясняя «все, что можно, о Тернере и его странном образе жизни здесь». Думает, что он был «забавный человечек» (опять это слово — «забавный»).
Тернер переехал сюда в 1813-м.
Почему Туикенхэм? Воздух. Свет. Вид на дом сэра Дж. Рейнолдса — и поэта Джеймса Томсона.
Солус — Солис.
Скворушка.
«Билли».
«Отец» или «Папаша» смотрел за домом.
Еще и галерея. (Странно!)
Огородник — тележка — джин.
Уехал в 1826-м.
Дом продан мистеру Форду — продан отцу мисс Фле…
Я сижу здесь уже час, а написала только «5 октября» — и скоро мне придется зачеркнуть это, потому что, глядя на часы, я вижу, что осталось всего десять минут до шестого октября. Уолтер рассчитывает получить от меня отчет о сегодняшних событиях, а я могу ему предоставить только свои заметки.
Но стоит мне начать писать для себя, а не для него, как слова сами приходят. Почему? Неужели он смущает меня? Неужели я больше ему не доверяю?
Я определенно озадачена и даже смущена его сегодняшним поведением. Он был так сдержан, так занят своими мыслями, что целыми минутами ничего не говорил, а вел себя так, будто он один, — открывал кладовые или отодвигал ставни на окнах без всяких вопросов или замечаний. Мисс Флетчер его небрежное поведение не столько обижало, сколько изумляло; считая, возможно, что для лондонского общества это вполне нормально, она глядела на него с открытым ртом, будто ребенок, удивленный странностями взрослого мира, но стремящийся узнать его секреты. Только один раз она попыталась заговорить с ним, когда он зарисовывал камин в столовой, а она воскликнула с восхищением:
— О! Хотела бы я так рисовать! Как вам повезло, что вам улыбнулась муза не только литературы, но и изобразительного искусства!
На что Уолтер сразу не ответил (наверняка скромное: «Боюсь, вы преувеличиваете мои таланты», или вежливое: «Наверняка у вас есть свои дарования, мисс Флетчер» — ничего бы ему не стоили), а просто посмотрел в сторону с легкой улыбкой, которая будто говорила: «Да, вы правы, я человек другого сорта, а вы настолько ничтожны, что ни к чему даже тратить силы на то, чтобы это отрицать». Бедная женщина могла только смотреть на него и глотать воздух, будто выброшенная из воды рыба, пока наконец, не в силах больше выносить унижение, она не обратилась растерянно снова ко мне:
— Мисс Халкомб?
— Да, вы правы, — ответила я.
Я подумывала, не добавить ли: «Странно, что муза хороших манер совсем его оставила», — когда Уолтер меня опередил.
— Если вы не против, я выйду на улицу, — сказал он внезапно.
Мне хотелось пойти с ним, но я решила остаться и поговорить с мисс Флетчер — отчасти чтобы показать ему, как я сердита, а отчасти из симпатии к ней.
— Простите моего брата, если он кажется рассеянным, — сказала я, когда он ушел. — Он очень увлекся своей книгой.
— О да, я понимаю!
— Тернер оказался непростым героем.
— Да-да, — сказала она грустно, будто, живя в доме Тернера, каким-то образом отвечала за его странности. — Но ведь такова, наверное, привилегия гения? Быть не таким, как все?
— Как думаете, он бы вам понравился?
— Кто, Тернер? — переспросила она удивленно (я и рассчитывала на ее удивление; только переключив ее на другую тему, я могла избежать неоригинальной лекции об артистическом темпераменте). — Я, право, не знаю. — Она серьезно задумалась на минуту-другую. — Это зависит от обстоятельств, думаю. Солус или Солис.
— Прошу прощения?
— Я не знаю, почему он потом сменил название на Сэндикомб-Лодж, но, когда он впервые приехал сюда, он назвал это место «Солус»…
— «Одинокий», — сказала я.
Она кивнула.
— Но мой брат думает, что он имел в виду «солис» — «солнечный». Понимаете, он почти не учился в школе и не знал латыни, так что ошибиться ему было легко.
Я представила себе ослепительный парад солнечных лучей, который мы видели в Мальборо-хаусе.
— Это кажется более правдоподобным, не так ли?