Игра с тенью
Шрифт:
— Больше ничего? — переспросила она, когда смогла перевести дух.
— Вполне достаточно, — произнес я, уловив в собственном голосе ворчливо-менторские нотки.
Она посмотрела на меня с любопытством, хотя сосредоточиться ей оказалось непросто.
— Как вас зовут?
— Дженкинсон, — сказал я.
Она коротко вздохнула, и с ее лица постепенно исчезло озадаченное выражение.
— А, поняла, — произнесла она, — всем вам нужно одно и то же.
Она подобрала брошенные на пол веревки, капюшон и бросила их мне. Я не понимал, что она имеет
— Тогда — вот, — нетерпеливо проговорила она, — возьмите их.
Я взял веревки и капюшон и продолжал беспомощно глядеть на нее. Женщина повернулась к противоположной стене, где над маленьким стулом висело овальное зеркало в раме из розового дерева. Медленно, не говоря ни слова, она стала расстегивать платье.
Я застыл на месте. Я был готов упасть в обморок. И все-таки какая-то часть меня — тот Уолтер Хартрайт, которого видели окружающие и которым я считал себя два месяца назад, — не соглашалась смириться с ситуацией, а продолжала убеждать себя, будто находится здесь по вполне уважительной причине; так потерпевший крушение моряк в надежде на спасение цепляется за обломки своей лодки. Я не отвел глаз, когда она сбросила платье на пол и переступила через него. Я был не в силах отвести взгляд, но убеждал себя (Боже! Какое сумасшествие!), что всего лишь пытаюсь определить ее возраст. Судя по пышным широким бедрам, ее возраст колебался между тридцатью и тридцатью пятью годами. Едва выдавливая из себя слова, я спросил:
— Сколько вам было лет, когда, сюда приходил Тернер?
Она не обернулась, но ее глаза отыскали мое отражение в зеркале.
— Кто-о?
— Другой мистер Дженкинсон.
— О, когда он впервые имел меня — наверное, лет двенадцать-тринадцать. Потом он приходил постоянно.
— И как долго? Она пожала плечами:
— Пять, шесть лет?
— А сколько вам сейчас лет?
Она хихикнула, освободила волосы от шпилек и тряхнула ими, так что они рассыпались по спине.
— Эй, вы хотите разговаривать, или как?
Я попытался ответить.
И не смог.
Женщина расстегнула корсет и стащила его жестом скульптора, высвобождающего отформованную статую; стянула через голову сорочку; положила и то и другое на стул. Теперь на ней осталась только пара грязноватых чулок. Она взялась за одну из подвязок.
— Снять или оставить?
Не дождавшись моего ответа, она повторила грубый жест.
— А… А он?…
— О, ему было все равно. Он не суетился вокруг моих ног. Так снять или оставить?
— Снять.
Женщина нагнулась и стащила чулки столь обыденным движением, словно я попросил ее передвинуть поднос.
— Ну вот, — произнесла она, швырнув их на стул. Я увидел, как дрогнули ее тяжелые груди, и скользнул глазами по темной поросли волос внизу живота. Женщина сохраняла невозмутимость и, казалось, не испытывала по поводу собственной наготы ни гордости, ни стыда.
Но я…
Мне явилось чудо.
Никогда раньше я не видел раздетую женщину.
Рухнув на кровать,
А потом я познал глубину своего безумия. Не безумно ли полагать, будто ты можешь наблюдать другую жизнь, воображать ее — и не переступить порог, не войти в нее?
Безумие — бежать от собственной судьбы.
Ибо этого я не выбирал. Я сопротивлялся так же, как сопротивлялся месяцы и месяцы. Но судьба пересилила и привела меня сюда.
Я знал: никто меня не видел.
И эта женщина не знает моего имени.
Я был свободен.
Она наблюдала, как я приближался, но когда я подошел, закрыла лицо рукой. Я присел рядом, не зная, что делать.
— Ну, надень его, — сказала она.
Она пошевелила рукой, но глаза ее оставались закрытыми.
— Надень его, — повторила она.
Я прикрыл ее голову капюшоном. Женщина раскинула руки, изображая распятого, и на ощупь передвигала их, пока оба запястья не оказались над подпирающими кровать столбиками.
Намек был вполне понятен. Одну ее руку я привязал веревкой. Женщина молчала. Вторую руку я привязал чулком.
Я разглядывал ее. Она не могла смотреть на меня. У нее не было глаз.
Слишком много плоти. Целый океан кожи — плотной, будто сливки, и гладкой, за исключением тех мест, где отпечатались планки снятого корсета.
Не моя жена. Незнакомая мне женщина. Просто женщина.
Я медленно разделся, не сводя с нее глаз. Куда спешить? Мне не требовалось соблазнять, упрашивать, просить позволения. Она не могла от меня избавиться. Она была полностью в моей власти.
Когда я вошел в нее, она, вздохнув, испустила крик, вырвавшийся, казалось, против ее воли.
А когда я кончил, она содрогнулась и прошептала:
— Ты больше мужчина, чем он. Хочешь повторить? Или развяжешь меня?
Она уснула, но я не спал. Я ощущал удивительную бодрость. Я встал и прислушался к звукам за дверью. Ничего, кроме отдаленного храпа. Видимо, мой похититель перепил в кабачке и отключился.
Я подошел к окну. Облака исчезли, светила луна. Внизу виднелась крутая крыша, а еще ниже — пристройка или сарай, с крыши которого можно было бы легко спрыгнуть на землю. Везде лежал толстый слой снега. Снежный покров, подумал я, смягчит мое падение и заглушит шум.
Я не испытывал страха. Я знал, что должен довериться судьбе.
Я тихонечко оделся, положил на подушку соверен и открыл створку окна. Оно оказалось слишком маленьким, чтобы пролезть в одежде, поэтому мне пришлось снять пальто и бросить его вниз. На мгновение пальто зависло, зацепившись за сломанный водосточный желоб, но потом собственный вес потянул его вниз, и оно спланировало на нижнюю крышу. И очень кстати: когда я на нее приземлился, то ощутил короткую колющую боль и обнаружил под снегом поверхность, утыканную битым стеклом, вероятно, препятствующим мальчишкам взбираться на крышу. Пальто сильно порвалось, однако ридикюль и моя фляжка уцелели, а я получил всего несколько порезов.