Игра теней

Рощина Наталия

Стас понимал, что отношения у них изменились и что изменения эти разрушительны. В это не хотелось верить, потому что разрыв означал бы окончание долгого, романтического, мучительного этапа в жизни. Все шло к концу — это становилось ясно. И хотя больше не было скандалов, не осталось и тем для обычного разговора. Они вместе ужинали, перебрасываясь несколькими фразами, потом разбредались по дому, чтобы поздно вечером встретиться в постели, получить очередной оргазм и пустоту, жгущую тебя изнутри. Утром он старался встать, чтобы не разбудить ее, и уезжал рано, даже если в этом не было необходимости. Он садился за руль и всю дорогу вспоминал ее спокойное лицо с сомкнутыми длинными ресницами, русые

волосы, рассыпавшиеся по подушке, красивые руки, всегда ухоженные, мягкие, теплые. Дубровин продолжал любить ее, но что-то было потеряно за то время, когда они играли в декабрьскую молчанку. Стас понял, что может обходиться без нее долго. Раньше ему казалось, что он и двух дней не проживет без Даши. Он думал, что умрет и его сердце перестанет биться на той самой просторной кровати, где он будет лежать в одиночестве и тосковать по ней. Но он не умер. Более того, так активно он не работал еще никогда. Идеи сыпались из него как из рога изобилия. Он удивлялся собственным мыслям, работоспособности, тому, что жизнь продолжается, несмотря на то, что Даши нет рядом.

Дубровин мучительно пытался разобраться в том, что делать дальше. Даже Новый год не принес ничего из того, на что он надеялся, хотя в первые дни после возвращения Даша все еще была такой, как прежде. Но потом что-то в ней надломилось. С каждым часом она преображалась в совершенно незнакомую Стасу женщину, и он не знал, как ему быть. Так жить было нельзя — Даша словно превратилась в амебу, потерявшую желания, радость самой жизни. Он же чувствовал себя душегубом, направившим невинное создание на грешный и лишенный смысла путь. Он ловил себя на мысли, что был бы даже рад очередному скандалу, но для него не было повода. Стас уже не радовался тому, что Даша не рвется из дома, не ищет работу, не пытается встречаться с друзьями без него. Это было ужасно — получить то, что, казалось, позволит тебе нормально жить, и потерять покой вовсе!

И Дубровин решился на разговор. Он больше не мог ждать, не мог так жить. Давно нужно было расставить все на свои места, еще тогда, когда Даша потерянная и пристыженная вернулась домой. Дубровин все еще не мог дать ответ на вопрос: а что, если бы он не вошел в тот день в зал? Неужели она бы действительно вышла на сцену его казино и танцевала, танцевала. Стас яростно сжимал руль, автоматически ведя машину. Даша только загадочно улыбалась, когда он спрашивал ее об этом. На что еще она способна? На что вообще способен человек в минуты полного отчаяния, а она была именно в таком состоянии, и вся ее веселость и спокойствие были показными. Стас в таких вещах разбирался хорошо. Он не ошибался — возвратилась в дом оболочка от той Даши, которая любила его, которую боготворил он. Ее душа осталась витать где-то в закрытых для него просторах. Наверное, в тех, куда она так рвалась, желая обрести свободу.

Нет, разговор напрашивался сам собой. Он не состоялся на Новый год, хотя Стас понимал, что лучшего времени для откровений найти трудно. И в первые январские дни они жили, словно в сказке, отключившись от всего, что происходило вокруг. Даша вдруг поинтересовалась, не ждет ли он звонка. Она спрашивала в несвойственной для нее манере — с подвохом.

— Признавайся, Дубровин, не должен ли тебе ктонибудь позвонить? Или так, не должна ли? — Даша старалась сделать вид, что легко отнесется к любому ответу. У нее из головы не выходил звонок Лики, и Стас видел, как вся она напряглась и замерла в ожидании ответа.

— тенщина? Мне? Когда угодно, — улыбнулся Дубровин и заметил, как вспыхнуло лицо Даши.

Тогда он решил немного поиграть. У него было что скрывать, но он считал этот эпизод в своей биографии настолько незначительным, что быстро задвинул его в самые дальние уголки памяти. И тут Даша со своим странным вопросом и пытливыми глазами. Нет, никто ничего не знает, а если что-то и просочилось, никто не поверит словам обиженной танцовщицы. Она ушла потому, что он позволил себе только один раз быть слабым. Потом Дубровин ясно дал ей понять, что она для него существует только как солистка танцевального шоу. Дубровин запомнил ее полный ненависти взгляд и угрозу растоптать его брак, но он ответил ей так, что, казалось, отбил охоту снова показываться на его горизонте.

— У меня работает добрый десяток девушек, мечтающих обратить на себя мое внимание, — устало произнес Стас, глядя Даше в глаза. — Они ведут себя не всегда корректно, так что ты должна быть готова к этому.

— К чему?

— К тому, что одна из страдающих от неразделенной любви захочет вторгнуться в наше пространство. Она сделает это стандартным способом, например, наговаривая тебе гадости по телефону, многозначительно намекая на несуществующие отношения.

— Я не ревную, — после паузы с вызовом произнесла Даша, и Дубровин понял, что заигрался. Хотя в его словах было на девяносто девять процентов правды. Оставался один, всего лишь один и имя ему было Лика. — Я с некоторых пор не умею этого делать. Хочу, чтобы ты знал.

Дубровин отвел взгляд. Он поджал губы, вспоминая Лику. Она донимала его с самого первого дня появления в шоу, подстраивала встречи в коридорах казино, откуда-то узнала его номер и звонила по ночам, истерически рыдая в трубку, умоляя разрешить ей приехать и поговорить. Она всхлипывала, унижалась и говорила такие вещи, что Стасу становилось не по себе. Однажды она даже угрожала, что покончит с собой у крыльца его дома. Это переполнило чашу терпения Дубровина. Он понял, что ее нужно поставить на место сейчас, пока Даша не вернулась.

Стас выслушал очередную ночную истерику Лики и позволил ей зайти к нему в кабинет одним декабрьским утром — это было в то время, когда его напряжение от разлуки с Дашей достигло апогея. Он чувствовал себя раздавленным, брошенным, обманутым. А Лика все говорила, говорила. Он уже не слышал слов, остановив взгляд на ее чувственных губах, что-то произносящих. Вид роскошной блондинки с точеными формами вызвал в нем приступ ярости. Да такой, что он едва себя сдерживал, а тут она начала плакать, умоляя позволить ей быть рядом с ним, обдавая его жарким дыханием и нежным запахом духов. Тогда он, не говоря ни слова, медленно подошел к дверям, запер и, повернувшись к Лике, увидел, как она расстегивает молнию на своих кожаных брюках.

Он овладел ею без единого слова, не ощущая при этом ничего из того, что хоть отдаленно напоминало бы наслаждение. Дубровин видел женское тело и отозвался на зов инстинкта, заявившего о себе властно и безоговорочно. В этом обладании не было ничего чувственного. Дубровину стало еще противнее и невыносимее оттого, что он, как зверь, совокуплялся в кабинете с женщиной, ему совершенно безразличной. Когда все закончилось, он увидел блестящие от удовлетворения глаза Лики. Она попыталась поцеловать его в губы, но он брезгливо поморщился и отстранился от нее.

— Это больше не повторится, — не глядя на Лику, ледяным тоном произнес Дубровин. — Советую тебе подумать, оставаться или нет в моем заведении. Подумай хорошенько, потому что я больше не позволю тебе изводить меня своим назойливым вниманием. Оно мне не нужно. У меня есть все, что делает мужчину счастливым.

— Но минуту назад ты был со мной, ты стонал от наслаждения, которое подарила тебе я! — взвизгнула Лика, невероятно быстро одеваясь.

— Я застонал от презрения к самому себе, а сейчас уходи! — Он открыл дверь кабинета. — Боюсь, что тебе лучше уйти из труппы по собственному желанию.