Игра теней
Шрифт:
Она сказала, что это ее фирменное блюдо. Мы должны будем завтра сказать ей, понравилось ли оно нам, — Даша перебила Дубровина и говорила быстро, отступая к выходу из комнаты. Казалось, она сдерживается, чтобы не выбежать, найдя спасение вне этих стен. — Я сейчас.
— Даша! — закричал Стас. И от этого крика она вздрогнула и замерла.
— Я слушаю тебя, Стас, — в ее дрожащем голосе было смирение и страх перед неизбежным.
— Дело в том, что я. Я обманул тебя. Я предал нас, все, что было и могло быть.
— О чем ты говоришь?
— Я изменил тебе.
— Что это означает? — Даша выпрямила спину и медленно
— А что это может означать? — у Стаса хватило самообладания коротко усмехнуться. — Я изменил тебе с другой женщиной и не один раз. Это будет продолжаться. Кажется, я понял, что это означает.
— И что же именно? — гипнотизируя Стаса взглядом, спросила Даша.
— Свободу! — с вызовом ответил Дубровин и тяжело выдохнул. Он почувствовал нечеловеческую усталость. В пору бы опуститься на ковер и забыться долгим сном. Пусть он длится ровно столько, сколько нужно для того, чтобы, проснувшись, вернуться в мир, лишенный проблем.
Даша прижала холодные ладони к его пылающим щекам, улыбнулась. Стас увидел, как по лицу ее побежали две узенькие, прозрачные дорожки слез. Это была картина, которая разрывала ему сердце: два голубых озера разливались, затапливая все вокруг. Наводнение отчаяния, боли и страха перед будущим. Стас боялся, что стихия сметет на своем пути его решимость раз и навсегда принести любимой женщине освобождение. А Даша продолжала смотреть ему в глаза, и он не видел в ее взгляде вспыхнувшей ненависти, желания причинить ему боль. Он четко видел недоверие, смешанное с неизбежностью.
— Ты глупо врешь, — наконец сказала Даша.
— Я не вру! — в Дубровине проснулось природное упрямство. К тому же он действительно был с Аикой в один из самых безрадостных и бессмысленных в отсутствие Даши дней. Другое дело, что он, как и тогда, относился к этому, как к незначительному эпизоду в жизни мужчины, но сейчас нарочно раздувал его. Больше ничего не приходило в голову. Как она смеет посмеиваться над ним даже сквозь слезы?! — Это правда! Я не могу больше тебя обманывать. Ты думаешь, что я, нормальный мужик, остался один и сидел, ожидая, когда ты соизволишь ко мне вернуться?
— А я и не возвращалась, — перестав улыбаться, ответила Даша. — Как странно, что ты этого до сих пор не понял.
— Вот и прекрасно, — Дубровин был вне себя. Он уже не понимал что говорит. Его распирало от осознания несправедливости происходящего. Ни Даша, ни он не заслуживали этого. Попробовал бы кто-нибудь четыре года назад сказать ему, что все будет заканчиваться именно так!
— Здорово, пойду собирать вещи, — повернувшись, Даша направилась к выходу, но на полпути остановилась и, не оборачиваясь, спросила: — А почему сегодня? Почему ты не сделал свое признание позже?
— Каждый день во лжи — вечность. Какая к черту разница, когда!
— Просто я испорчу маме праздник. Скоро Восьмое марта. Ты не мог забыть. Хотя почему не мог?.. Окажи услугу, вызови такси, — устало произнесла Даша и вышла из комнаты.
Дубровин стоял и смотрел на проем двери, в темноту, в которой растворился силуэт Даши, слушал затихающий звук ее шагов. Прошло еще несколько минут, и он набрал номер службы такси. Диспетчер принялась чтото говорить о дополнительной оплате за посадку за пределами городской черты. Ее монотонный голос, без намека на приветливость, радушие взбесил Стаса.
— Мне плевать на ваши тарифы! Я заплачу все, что положено! Мне нужна машина и побыстрее!
Дрожащим голосом ему ответили, что машина будет примерно через двадцать минут.
— Надеюсь, что это максимальный срок! — проревел Дубровин в трубку.
Он тяжело дышал, перед глазами плясали белые пятна. Нестерпимо разболелась голова. Закрыв глаза, Стас снова снял трубку телефона. Нажал кнопку автоматического набора номера — он звонил Ирине Аеонидовне. Услышав ее знакомый голос, чуть было не передумал говорить. Но желание хоть немного обелить себя взяло верх.
— Привет, Ирина, — тихо сказал он, когда та уже некоторое время пыталась услышать что-то в ответ на свое «алло».
— Стас, ты? Что у тебя с голосом?
— Все в порядке с голосом. Наверное, только с голосом.
— Что случилось? — встревоженно спросила Ирина Аеонидовна.
— Я хочу, чтобы ты знала — я люблю Дашу. Любил и люблю. Я просто отпускаю ее. Я помог ей перестать уважать меня. Я знаю, что поступаю правильно. Мне пришлось солгать, но я не жалею.
— Я ничего не понимаю!
— Мы расстаемся, Ира. На этот раз навсегда. Мне кажется, что я почти двадцать лет был в коме, а сегодня из нее вышел. И что у меня осталось? Пожалуй, ничего. Даже моя тень и та у Даши в полном распоряжении.
— Господи, да как же это! Стас, из-за чего вы поссорились на этот раз?
— Ради жизни, Ириша. По-моему, причина самая веская.
Артем поглядывал на часы: с минуты на минуту должна подъехать Дина. Она никогда не опаздывала. И на этот раз вошла в зал ресторана ровно в восемь, как договаривались, и с высоко поднятой головой прошла через весь зал к Тропинину. Артем поднялся ей навстречу. Он вышел из-за стола и после короткого приветствия поцеловал щеку, подставленную для поцелуя, протянул букет из разноцветных гиацинтов. Дина засветилась от радости, благодарно глядя на Артема: он знал ее маленькие слабости, и одна из них — любовь к гиацинтам. Однажды она сказала, что видит красоту только в них, а не в помпезности роз или слишком подчеркнутой официальности гвоздик. Ромашки для нее были слишком просты, астры — вульгарны, гладиолусы — грубы. Артему не нужно было повторять дважды, поэтому сегодня Дина вдыхала нежный аромат любимых цветов и улыбалась. Глядя на ее сияющее лицо, Тропинин почувствовал себя неловко: «Она ничего не подозревает, ничего…» Он еще раз поцеловал ее, прошептав слова поздравления с праздником.
Аромат «Кензо» приятной волной исходил от ее кожи, волос. Дина улыбнулась и грациозно села. Она прекрасно выглядела в черном брючном костюме и белоснежной блузке, в лаковых сапогах на высоченной шпильке. Она расстегнула несколько верхних пуговиц блузы, подчеркивая красивую длинную шею, посадку головы. Волосы она подобрала в узел, украсив его несколькими заколками с камнями Своровского. На шее переливалось завораживающими бликами тонкое ожерелье. Это было ее любимое украшение, которое она надевала по особо торжественным случаям. Сейчас Артему казалось, что сидящая напротив него женщина не может позволить себе ничего, кроме настоящих бриллиантов, хотя это никогда не имело для него значения. Она выглядела царственно и могла разрешить себе небольшое дополнение к и без того вызывающе броской внешности.