Игра в гестапо (Игра в гестапо - 2)
Шрифт:
– Не выпускай его, падлу!
– раздалось сзади.
– Хальт ему по башке!
Фигура легонько ткнула в живот Курочкина пальцем в черной перчатке и приказала:
– Стоять.
Курочкин понял, что пропал. Фашистов оказалось двое.
3
В детстве Дмитрий Олегович прочитал довольно много книжек и посмотрел немало фильмов про Великую Отечественную войну, а потому более-менее представлял себе, как должен себя вести партизан на допросе. Стоять прямо, презрительно ухмыляться в лицо врагу и, если повезет, плюнуть. Ну, и, разумеется, ни за что не выдавать военную тайну.
Все эти полезные знания Курочкину теперь ничуть не помогали. Например, стоять прямо у такой каменной и шершавой стены было и тоскливо, и неудобно. Ухмыляться каким-либо образом Дмитрию Олеговичу казалось неловко, а плюнуть в лицо человека, пусть и оккупанта, он никак не мог себя заставить. Кроме того, наверняка он бы не доплюнул или не попал, и это было бы еще хуже, потому что выглядело бы не героически, а глупо.
Совсем плохо обстояло дело с тайной.
Как ни старался Курочкин вспомнить, знает ли он расположение какойнибудь военной базы или партизанского отряда, чтобы честно держать свое знание в тайне, ничего в голову ему не приходило. Да и оккупанты пока не спешили приступать к допросу, лениво переговариваясь о чем-то о своем, страшноватом и непонятном.
– Как ты думаешь, он зачтет нам его?
– спрашивал второй из фашистов, искоса поглядывая на партизана Курочкина.
– Должен засчитать, - задумчиво отвечал первый, массируя раненую ногу. Оболочка металлического яйца нанесла врагу некоторый урон в живой силе, но, как выяснилось, незначительный. Зато и фашист расплатился с Дмитрием Олеговичем за урон не пулей из "парабеллума" (или какой там у него был пистолет?), а всего лишь краткой оплеухой. Оплеуха, как и предыдущая зуботычина, уверили Дмитрия Олеговича в том, что к миру бредовых видений, духов, теней и призраков ни тот ни другой из фашистов отношения не имеют. И этот факт, доставив абстрактное удовлетворение Курочкину-медику и Курочкину-материалисту, Курочкинажертву не очень-то обрадовал. Когда человека прислоняют к стенке, ему куда приятнее считать, будто все это происходит в страшном сне, но не в реальности.
– А это тот?
– вдруг усомнился фашист номер два.
– Ясное дело, тот, - пожал плечами легкораненый оккупант.
– А кому здесь быть, как не ему? Все сходится...
– M-м...
– разлепил непослушные губы партизан Курочкин.
– Их бин... Я есть... Я не тот...
– Умолкни, папаша, посоветовал Дмитрию Олеговичу оккупант номер один.
– Попался - так молчи. Заговоришь, когда будет надо.
Последнее прозвучало весьма зловеще.
– Я не тот, - упрямо повторил Курочкин, сообразив, что в этом его единственный шанс на спасение из ужасного подвала.
– Их бин другой...
Легкораненый фашист, прихрамывая, подошел поближе и отвесил Курочкину еще одну оккупантскую оплеуху. Партизаны Леня Голиков или Марат Казей из школьного детства Дмитрия Олеговича наверняка бы не упустили возможности плюнуть в лицо гитлеровца и попасть. Дмитрий Олегович зажмурился, героически плюнул и, естественно, промахнулся.
– Плюется, - удовлетворенно заметил первый
из фашистов.
– И возражает... Наш кадр. Мы попали в точку. Цум тойфель.
Тем не менее второй фашист еще колебался.
– А вдруг ошибка?
– с некоторым сомнением в голосе проговорил он. Помнишь, как мы пролетели с тем электриком? Сколько провода извели - и все впустую.
– Ну почему же впустую?
– не согласился первый.
– Мы честно отработали вариант нумер айне. Отрицательный результат - тоже результат...
Слушая эту жуткую беседу, Курочкин все больше проникался уверенностью, что угодил в лапы молодых садистов. Валентина иногда перед сном любила рассказывать мужу всякие криминальные новости, вычитанные из газеты "Московский листок". По ва-лентининым рассказам выходило, что из трех москвичей двое - кандидаты в извращенцы. После таких веселеньких историй на ночь глядя Дмитрий Олегович впадал в оцепенение и с превеликим трудом возвращал себя к жизни для исполнения супружеского долга. Справедливости ради заметим, что пока ему это удавалось: неисполнение долга породило бы у Валентины столь кошмарные подозрения, что обычным допросом он бы не отделался. Приходилось напрягаться...
– И все же, - не отставал второй фашист, все внимательнее разглядывая Курочкина.
– Что, если это действительно другой?
– О, майн готт!
– не без раздражения отозвался первый оккупант. Даже перестал массировать раненую ногу.
– Твоя мнительность доведет тебя когда-нибудь до психушки...
Мысленно Дмитрий Олегович тотчас же согласился с этими словами, даже без "когда-нибудь". Валентинина статистика не обманула: из трех присутствующих здесь граждан одним был сам Курочкин, а двое других и впрямь смахивали на извращенцев.
Черт, как же называется эта перверсия? Насколько Курочкину было известно, в "Мужской сексопатологии" Свядоща шла речь о трансвеститах - любителях переодеваться в женскую одежду, но ни полслова не упоминалось о любителях немецко-фашистского обмундирования. Правда, Курочкин смутно припомнил какой-то зарубежный кинофильм про некоего портье, который ходил на свидание в эсэсовском мундире, но тот, по крайней мере, носил эту униформу в молодости. Парочка же юных гитлеровцев наверняка свое детство проходила, в самом худшем случае, в октябрятах. И, главное, тот портье не приставал к пятидесятилетним фармацевтам... Ошибка, тут явная ошибка!
К тихой радости Дмитрия Олеговича, мнительный извращенец попрежнему колебался. Что-то его в Курочкине смущало.
– И все же...
– вновь протянул он.
– Цум тойфель!
– выругался первый оккупант-извращенец.
– Хрен с тобой, давай по порядку. Адрес правильный, так?
– Адрес правильный, - вынужден был признать мнительный.
– Описание подходит, так?
– Описание...
– извращенец, подверженный сомнениям, критически осмотрел внешность Дмитрия Олеговича.
– По-моему, этот низковат...
Курочкин немедленно попытался еще более съежиться:
– ...и толстоват...
Курочкин старательно надул щеки и постарался как можно дальше вперед выпятить живот. С умилением он вдруг подумал о жареной картошке, не сохранившей ему талию. Может, оно и к лучшему? Лучше быть живым и пузатым, чем покойным и худощавым.
– Это не я, - максимально внушительным тоном проговорил он.
– То есть я - это не он...
Захромавший черномундирник погрозил Дмитрию Олеговичу перчаткой.