Игра в подкидную войну
Шрифт:
– Прямо сейчас мы не можем выделить вам очередной кредитный транш, - сказала она.
– Сначала конституционные реформы и, хотя бы минимально ощутимые результаты борьбы с коррупцией.
– Путин не дает нам проводить реформы, - горько посетовал Порошенко.
– Мы вынуждены тратить средства на оборону. Вообразите, на Донбассе уже свыше двухсот тысяч российских солдат!..
– Вы, наверно, посчитали вместе с населением. Ценю ваш подход, но сейчас не до шуток. Нас и так уже упрекают, что кредиты МВФ стимулируют коррупцию на Украине. Попробуйте поговорить с премьером Кэмероном, попросите кредит под проект добровольного присоединения российских регионов к Украине. Англичане традиционно обожают подобного рода интриги, всяческие смуты и дворцовые перевороты. Почитайте историю
Смешливая Кристин, похоже, издевалась над синдромным Порошенко, но тот не учуял иронии.
– Может, лучше просить кредит под более значимый геополитический проект?
– вкрадчиво молвил страдалец.
– Например, государственный переворот в Кремле и гражданская война... Предпосылки к этому имеются. Во-первых, снос торговых палаток в районе двухсот станций метро, во-вторых, нападение на лидера оппозиции Касьянова...
Прочие аргументы в пользу грядущей российской смуты улетели в космос. На другом конце отключили связь. Однако исторический кивок мадам Лагард в сторону Британии киевский абонент уловил безошибочно. А як же ж!..
В России, не знавшей культовых ухищрений, не имевшей традиции украшать дома портретами сановников, не говоря уже об увековечении их в названиях улиц и городов, - в той, ушедшей России, которая официально поклонялась только образу государя как помазанника божьего, отождествляя этот образ с триединством православия, самодержавия и народности, в той России местечковые мятежные гешефтмахеры впервые за всю историю рассеяния получили возможность славить не чуждых им национальных правителей, а своих - всесильных и грозных сынов революции уездного масштаба.
Портреты многочисленных «тонкошеих» вождей появились как бы сами собой, но это была всего лишь краткодневная культовая демонстрация нравов черты оседлости. В историю России большевики въезжали массовым переименованием городов в свою честь, а в самих городах - центральных площадей, проспектов, улиц, общественных зданий, метрополитена, вплоть до трамвайных депо, карандашных фабрик и психиатрических больниц: «Чего мы хотим? Не знаем! Когда мы этого хотим? Прямо сейчас!..»
Конструктивистский идиотизм Мейерхольда в театре имени своего имени проистекал из того же безумного ряда, что и проспект Нахимсона, площадь Моисея Урицкого, таможня имени Бухарина, мост Рухимовича, переулок Фроима Френкеля... Новых городов в те года не строили, но они появлялись на картах регулярно: Троцк, Каган, Калинин, Свердловск... По поводу последнего можно считать, что процесс перешел в стадию полной утраты здравого смысла, ибо отменой Екатеринбурга было увековечено даже не имя, а подпольная кличка. Потому что назвать такой город Мовшеградом, знаете ли... Мовшеградцы могли не понять.
Сталин был, пожалуй, единственным из большевистских вождей, кто долго оставался в тени и сохранял равнодушие к массовому психозу соратников. Его раздражало их пошлое тщеславие, но зависти, разумеется, не было - ни к лихорадочному митинговому всплеску «военнореволюционной» славы Троцкого, «ни к хитроватенькому президентскому амплуа «всесоюзного старосты» Калинина, ни к «бессмертному величию» самого Ильича. Презрение - да, это было.
Но эмоции к делу не относились. Сталин неуклонно подвигался к своей будущей, ни с чем не сравнимой власти и менее всего был озабочен отсутствием собственных портретов на стенах домов. Он все же грузин по крови, горец, для которого поденная слава была бы делом малопочетным. Феномен культа личности Сталина заключался не в десятиминутных овациях в его честь - этот стихийный восторг был искренним. Настоящий культовый механизм блудливого славословия, укрощавший некогда волю великих фараонов и царей, агитпроп включил с роковым для диаспоры опозданием, когда большинство увековеченных отбыло в лагерное небытие, а оставшиеся осознали мудрость своих раввинов и вернулись к прежней практике воспевания чуждого властителя - с той существенной разницей, что речь шла уже не об укрощении, но о том, чтобы выжить, и выжить, по возможности, не с кайлом в руках.
Тогда-то и зазвучали «от Москвы до самых до окраин» торжественные кантаты и патетические оратории в честь отца народов. И звонкая песня лилась широко и привольно: «Слава Сталину, слава вовеки!..» Тысяча портретов «человека с усами», десять тысяч, сто... Вождь, еще не ставший вождем, узнал из речи Бухарина, что он уже «пролетарский фельдмаршал».
Остановить вдохновенный хор малокультурной прослойки, чье творчество санкционировалось Эренбургом и Маршаком, Сталин, конечно, мог, однако он понимал и другое: нельзя было оставить незаполненной - зияющую, запекшуюся кровью пробоину в сознании народа, там, где всегда виделся привычным и необходимым образ государя-самодержца. Помазанника, стало быть. Что он мог предложить взамен? Башни Кремля? Так они все разные. Икону Казанской Божьей матери - это необходимо, но опять же не для всех. Что? Только образ победителя, собирателя земель советской державы. Черчилль впоследствии признавался, что при виде Сталина ему хотелось вытянуть руки по швам. Уважал и боялся. Как и вся Англия: «Их всхлип налип на листья лип, на тусклый мозг, на нерва крик...» Так было от времен Ивана IV до Павла I - и далее, с неизменной интригой заговора, целью которого почти всегда было цареубийство в России. И называлось это излюбленное занятие английского истеблишмента...
Деньги петербургским заговорщикам от английского посольства поступали исправно. Будучи энергично обращаемы в игристое шампанское и сладкий лафит, порождали они нескончаемый перепляс в салонном раздолье Северной Пальмиры, что в конце концов подвигло его королевское величество к забавному афоризму: «Зло больших денег состоит в том, что они лишают людей способности жить на деньги обыкновенные». Премьер-министр Уильям Питт ожидал существенного урезания «рептильного фонда», но его величество на удивление не стал ограничивать распространение зла и даже выразил озабоченность: не мало ли даем? Позже король Георг пояснил августейшую позицию:
– В день, когда мы вдруг прекратим субсидии, эти люди будут готовы на все. Так курильщики опиума делаются преступниками, а респектабельные гвардейские офицеры - цареубийцами. Какие новости из России? Докладывайте самую суть.
– Извольте, ваше велйчество, вот... В Крыму создан порто-франко для оживления торговли на юге России.
– Я так и думал! Вот откуда начнется поход на Индию. Дербент и Баку русские уже оккупировали, все торговые пути теперь открыты для них. А что вы думаете по этому поводу, дорогой кузен?.. Не отсюда ли наши колониальные потери?
Принц Уэльский, нервозно барабанивший пальцами по столу, еще не остыл после унизительного отказа премьер-министра вынести на обсуждение парламента вопрос об учреждении официального регентства его высочества над периодически впадающим в приступы безумия королем Георгом, отозвался невпопад:
– Император Павел сына своего воспитать не сумел, а желает посредством нелепых указов перевоспитать огромную страну.
– Что-то у вас, ваше высочество, выра¬ение лица сегодня какое-то... нецензурное, - удивился король.
– Впрочем, это я так, продолжайте, сэр Уильям, мы вас внимательно слушаем.
– Российский сенат обсуждал еврейский вопрос. Предпринята попытка упразднить введенную при Екатерине II черту еврейской оседлости.
– С разделом Польши Россия поспешила проглотить троянского коня, а он оказался отравленным!..
– живо отреагировал Георг.
– И что Павел? Решил вернуть евреев Польше?
– Отправил с ревизией государственного казначея Гаврилу Державина, следствием чего явилась докладная записка императору. Ознакомиться с нею не удалось - засекречена, однако в кулуарном общении Державин свидетельствовал о массовых злоупотреблениях и беспорядках в губерниях, где обитают польские евреи: контрабанда, ростовщичество, обилие шинков, содержащихся через подставных лиц, отсутствие всякой полезной деятельности в соединении с эксплуатацией местного населения.