Игра в «Потрошителя»
Шрифт:
В зале, где семья собралась вокруг роскошного стола красного дерева, отполированного до зеркального блеска, витал запах освежителя воздуха с ароматом сосны, смешанный с духами «Прада», какими неизменно пользовалась госпожа Келлер; желудок Алана, еще не окрепший, едва не взбунтовался. Чтобы не возникло никаких сомнений по поводу его положения в семье, Марк сел во главе стола в кресло с высокой спинкой, положив перед собой несколько папок; остальным указал на менее пафосные стулья по обе стороны стола, на котором были расставлены бутылки минеральной воды. Алан подумал, что годы, богатство и власть только усилили сходство брата с обезьяной и никакой портной, даже самый выдающийся, не смог бы этого скрыть. Марк естественным образом наследовал многим
В детстве, когда он трепетал перед отцом и еще восхищался старшим братом, Алан хотел стать похожим на них, но эта мысль исчезла в отрочестве, едва он понял, что сделан из другого материала, более благородного. Несколько лет назад, во время торжества, каковое Келлеры устроили в честь семидесятилетия Флоры, Алан, воспользовавшись тем, что мать выпила больше обычного, осмелился спросить, в самом ли деле Филип Келлер — его отец. «Могу тебя заверить, Алан, что ты — не приемыш, но кто твой папа, не припоминаю», — ответила Флора, икая и глупо хихикая.
Марк и Люсиль, которым надоело терпеть капризы младшего брата, заранее договорились окончательно закрутить гайки — родителей пригласили только для массовости, — но решимость их ослабела при виде плачевного состояния, в каком появился Алан, бледный, растрепанный, с черными кругами под глазами, будто у Дракулы.
— Что с тобой? Ты болен? — пролаял Марк.
— У меня гепатит, — изрек Алан наобум; впрочем, чувствовал он себя соответствующим образом.
— Только этого не хватало! — воскликнула сестра, воздев руки к небу.
Но поскольку брат с сестрой не были совершенно бездушными, им достаточно было обменяться взглядами и приподнять левую бровь — привычный семейный жест, чтобы немного ослабить натиск. Конклав оказался для Алана унизительным, иначе и быть не могло. Вначале Марк отвел душу, обзывая брата пиявкой, плейбоем, живущим за чужой счет, не имеющим понятия ни об этике труда, ни о достоинстве: терпение семьи иссякло, заявил он, да и средства тоже. «Довольно», — решительным тоном заключил Марк и многозначительно хлопнул по папкам. Обвинительная речь, прерываемая вполне уместными замечаниями Люсиль, длилась минут двадцать, в течение которых Алан узнал, что в папках содержались детальные сведения о каждом центе, потраченном им впустую, о каждом займе, о каждом провалившемся предприятии, разложенные в хронологическом порядке и должным образом подкрепленные документами. Десятилетиями Алан подписывал векселя, будучи уверен в том, что это пустая формальность и что Марк забудет о них с такой же легкостью, с какой они стирались из его собственной памяти. Он недооценил брата.
Во время второй части собрания Марк Келлер изложил условия, какие они с Люсиль наспех составили, без слов, согласно поднимая брови. По первоначальному плану предполагалось продать виноградник, чтобы умилостивить кредиторов, но вместо этого Марк признал тот неоспоримый факт, что цена имения катастрофически упала после экономического коллапса 2009 года и нынешний момент — наименее благоприятный для продажи. Зато он потребовал переписать имение на себя, чтобы в последний раз выручить Алана. Прежде всего, сказал он, Алану следует погасить налоговые долги, которые могут довести его до тюрьмы, что выльется в скандал, абсолютно неприемлемый для Келлеров. Вслед за тем Марк выразил намерение избавиться от собственности в Вудсайде, и это до такой степени удивило Филипа и Флору Келлер, что они даже не нашли слов, чтобы возразить. Марк объяснил, что финансовая компания решила построить на этой земле два многоквартирных дома и, имея в виду плачевную ситуацию на рынке недвижимости, они не могут отвергнуть столь щедрое предложение. Алан, который долгие годы пытался избавиться от ветхого строения и положить в карман причитающуюся ему часть, выслушал все это, стоя у окна и с деланым равнодушием созерцая панораму
Паршивая овца в семье, он в полной мере ощутил презрение и глубокую обиду брата и сестры, а также и всю тяжесть приговора: его отлучали от семьи — понятие для него новое и неожиданное. У него отбирали положение и благосостояние, влиятельных друзей, связи и привилегии; одним толчком сбрасывали на нижнюю жердочку общественного курятника. Этим утром, меньше чем за час и без участия какой-либо катастрофы, вроде мировой войны или падения метеорита, Алан потерял все, что считал принадлежащим ему по праву рождения.
Алан с изумлением отметил, что вместо негодования на родных или страха перед будущим он ощущает определенное любопытство. Каково это будет — составить часть огромной человеческой массы, которую Женевьева ван Хут называла людьми-уродами? Он вспомнил цитату, которую использовал в одной из своих статей по поводу начинающего художника с большими амбициями и скромным талантом: к каждому приходит момент, когда он достигает своего уровня некомпетентности. Ему пришло в голову, что теперь, выйдя из офиса брата, он может рассчитывать только на себя и очень скоро грохнется наземь, уткнувшись носом в свой собственный уровень некомпетентности.
В общем и целом он разорен. Продажа Вудсайда затянется, да и в любом случае он не получит ничего, поскольку семья удержит деньги, переданные ему на протяжении всей его жизни: он считал это выплатами в счет наследства, а остальные Келлеры — займами. Эти долги он никогда не подсчитывал, но они были увековечены в папках, которые Марк стискивал широкой ладонью каменщика. Алан подумал, что продержится, продавая произведения искусства, но трудно понять, сколько времени, потому что свои расходы он тоже не подсчитывал. Если повезет, он выручит за Ботеро миллиона полтора, учитывая комиссионные, которые пойдут галерее; латиноамериканские художники сейчас в моде, но никогда не следует продавать картины в спешке, как он это делает сейчас. Он сильно задолжал банкам — виноградник был дорогой причудой — и другим кредиторам помельче, начиная от зубного врача и кончая парочкой антикваров, не говоря уже о кредитных картах. Какова общая сумма? Кто его знает. Марк ясно дал понять, что он немедленно должен покинуть Вудсайд, и этот дом, который Алан час тому назад ненавидел, теперь вызывал ностальгию. Он подумал отрешенно, что, по крайней мере, не придется унижаться и просить приюта у третьих лиц: можно пожить на винограднике в Напе несколько месяцев, пока Марк не вступит в права собственности.
На прощание Алан поцеловал мать и Люсиль в щеку и похлопал по плечу брата и отца. Спустившись на лифте и выйдя на улицу, Алан убедился, что за этот решающий час зима отступила и над Сан-Франциско сияет невиданно яркое солнце. Он зашел в «Клок-бар» отеля «Уэстен Сент-Фрэнсис» выпить виски, впервые после болезни: ему это было необходимо — алкоголь воскресил его, развеяв сомнения и страхи. Он пригладил волосы, довольный тем, какие они густые, и расправил плечи, будто сбросил с себя тяжкий груз: ведь он уже больше не зависел от своих родных, кончилось жонглирование кредитами, навязчивое стремление сохранять видимость и долг блюсти фамильную честь. Карточный замок рухнул, Алану предстояло влиться в общую массу, но он был свободен. Он ощутил восторг, какую-то легкость — словно помолодел. Только Индианы было жаль, но она принадлежала прошлому, а прошлое унесла буря.
Четверг, 16 февраля
Внучка позвонила Блейку Джексону в разгар утра. Он был в аптеке, ему пришлось оставить то, чем он в данный момент занимался — подсчитывал капсулы по рецепту, — так встревожил его тон, каким говорила Аманда.
— Разве ты сейчас не на уроке? — забеспокоился он.
— Я звоню тебе из туалета. Это насчет Брэдли. — Было заметно, что девочка едва сдерживает слезы.
— Что стряслось?
— У него есть девушка, дед! — Тут она зарыдала.