Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе
Шрифт:
«Молочная лавка» – гласила вывеска в конце улицы. Тео подошел ближе. Около магазина росло чахлое сливовое деревце. Теодор осмотрел ствол, но не увидел ничего похожего на буквы. Оставалось одно. Тео огляделся – вокруг никого, подпрыгнул, вцепился в сук и подтянулся. Теперь, сидя в кроне, можно было спокойно осмотреть каждый сантиметр коры, не пропуская пальцами ни трещинки.
– Ах, вот ты где прячешься, негодяй! – донесся возмущенный клекот.
Под деревом возникла тетка с багровым лицом, ноздри ее носа-картофелины были раздуты и трепетали. Едва Тео успел сообразить, что
– Гаденыш! Как ты смеешь донимать приличных людей! Я сейчас полицию позову! – завопила она. – Бедная женщина осталась одна, без мужа, и теперь можно ее изводить несносными выходками? Я тебе покажу, бесячье отродье! А ну спускайся, паршивец!
Тетушка перехватила половую тряпку, которую держала в левой руке, но не успела прицелиться, как Тео очутился на земле. Мгновение – и он был таков.
– Хам! – рявкнула тетушка. Она еще постояла, ожидая, что обидчик вернется, но напрасно – площадь опустела.
Тогда она развернулась и гордо зашагала к лавке, довольная собой. Через минуту молочница, погасив свет, захлопнула ставни, затем вышла на крыльцо, навесила на дверь огромный замок и удалилась в темноту, напевая под нос. В былые времена она преуспела в метании веника по движущейся мишени, которой обычно оказывался муж-молочник, и теперь была довольна тем, что сохранила полезный навык.
Все это время Тео прятался в тени, терпеливо ожидая, когда женщина наконец исчезнет. Щека еще зудела от удара веником, и Тео трясло от ярости. Но когда он увидел закрытые ставни, тут же позабыл о гневе – его охватило тревожное, щекотливое чувство, которое бывает, когда вот-вот узнаешь чей-то секрет.
Шаги тетушки стихли в проулке, и Тео приблизился к лавке.
– Вот оно что… – пробормотал он.
Деревянный ставень, прежде лишенный узоров (молочник отказался тратиться на такую бесполезную вещь, как резные ставни), теперь покрывала сеть полосок. Линии, вырезанные на дереве, складывались в буквы:
Много меня – пропал бы мир,Мало меня – пропал бы мир.«Что за…» – нахмурился Тео и оглянулся на звук шагов. Он едва успел спрятаться за углом, как увидел человека, от вида которого ему стало не по себе.
Этот человек был выше всех, кого видел Теодор. Кроме того, мужчина был одет в черное с ног до головы, будто соблюдал вековой траур. Он шагал уверенно, и его начищенные ботинки блестели в свете фонарей.
Незнакомец подошел к лавке молочника и остановился. Теодор даже зажмурился – столь сильно было ощущение, что его обнаружат. Подождав немного, Тео осторожно выглянул из-за угла и увидел, что мужчина что-то ищет на земле. И вдруг – Теодор это тоже увидал! – под ногами горожанина сверкнула какая-то искра. Мужчина наклонился, поднял с земли пульсирующую зеленым звездочку, повертел в руках и положил ее в карман. И тотчас над его головой раздался гром, а с неба хлынула вода. Мужчина удивленно воззрился на небеса. Только что ведь было чистое небо, а тут – дождь? Подняв повыше воротник, человек заторопился прочь. Но дождь не отставал – туча двинулась следом за горожанином, словно приклеилась.
Теодора озарило. Если игральная кость Вороны принадлежала земле, то кость незнакомца означала… стихию воды! Не зря туча поползла за ним вслед! «Меня много – пропал бы мир, меня мало – пропал бы мир». О чем здесь говорится, если не о воде?
Теодор и не думал упускать странного горожанина из виду. Он желал узнать, кто этот новый игрок. Тем более что он – не нежитель. Игрок из Китилы!
Тео крадучись проследовал за мужчиной до самой церкви. Служба там не шла, но на ступеньках сидел какой-то попрошайка. Едва бродяга увидел горожанина, на его лице тут же отразилось удивление, смешанное с благоговением.
– Господин мэр! Подайте!
Он протянул руку, склонив голову, и мужчина извлек из кармана мелкую монету. Рассыпавшись в благодарностях, бродяга упрятал деньги за пазуху, но, когда мэр поднялся по лестнице, долго смотрел ему вслед – и Теодор был готов поклясться, что в этом взгляде не было ничего, кроме страха.
Теперь Теодор знал еще одного игрока. Им стал ни много ни мало сам мэр Китилы. Живой горожанин. Которого боялись все до единого нежители, даже Шныряла. Впрочем, Теодор не мог их осуждать. Ощущение, которое он испытал от одного взгляда на мэра, нельзя было назвать ничем иным, как страхом.
Глава 14. О том, как исчезают люди
Жена молочника остановилась у дома, подозрительно вглядываясь в крыльцо. Между ступенек что-то блеснуло. Женщина наклонилась, и ее рот превратился в буковку «О». Пухлыми пальцами она вытащила из трещинки небольшой камешек. Очутившись на ладони, самоцвет вспыхнул зеленым и, точно упавшая с неба звезда, разогнал темноту.
Женщина зашла в дом, поднялась в свою квартиру на втором этаже и присела на банкетку в прихожей. Она смотрела на камушек и не могла наглядеться. Он казался ей каким-то сказочным сияющим чудом.
В дверь постучали.
Тетушка насторожилась, но открыла. На пороге стояла соседка.
– Кума! Соль дома закончилась, поделись, а? Тесто замесила на пирожки, а сготовить не могу.
– Сейчас, ладно уж… – бубня что-то в духе «свое надо иметь» и «недотепы», молочница принесла кубышку. – Вот, бери. Да только возврати сразу, самой надо.
Соседка исчезла, а тетушка поспешно переоделась в домашнее, плюхнулась на кровать и принялась разглядывать камушек. Свет она не зажигала: в темноте самоцвет горел сам по себе, еще ярче, чем в сумерках.
– Дивное диво, – прошептала женщина.
Вновь кто-то постучал.
Тетушка запихнула кубик в карман халата.
– Покоя не дают! Бестолочи! – выругавшись, женщина открыла дверь, однако никого не обнаружила. – Да что ж сегодня творится!
Стук возобновился. Тихий, но уверенный. Тук-тук-тук. Затем – тишина. И снова: тук-тук-тук.
Звук шел не от двери, а откуда-то из глубины квартиры. Молочница прошла в комнату и выглянула в окно. Там никого не оказалось, только качало ветвями старое абрикосовое дерево. Одна веточка жалобно скреблась о стекло.