Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе
Шрифт:
Ему самому было жаль.
– Чего?
Санда нахмурилась.
– Тут играли.
Теодор помрачнел и повел плечом.
– Я не ошиблась! – процедила девчонка. – Ты слышал?
– Слышал что?
– Мелодию! Шесть нот колыбельной!
– Здесь никого не было, я только подошел. Тебе показалось. Эхо часто доносит сюда звуки из города.
Девчонка тряхнула головой, и чуб яростно встопорщился.
– Что ты здесь делаешь?
– Я шла за ней!
– За кем?
Теодор ничего не понял.
– За птицей!
Санда рассказала, что сидела у окна, и внезапно
– И вот, едва я ее чуть не поймала, раздались эти звуки… Колыбельная! И ворона исчезла.
Только Санда это сказала, как на пригорке показалось белое пятно. Девочка вскрикнула: «Это она!» – и бросилась к большой птице. Санда не знала, что за тем скатом растет старое дерево, старее кладбища, старее Китилы, старее мира.
Дерево проросло когда-то из семечка, оброненного Балауром. Оно пристало к его крыльям во время ужасного налета, упало – и пустило корни в землю, оживленное его зловонным дыханием. Рос Ольшаник и рос, год от года прибывая в ширину и высоту, и чуял ветры, вылавливая эхо ссор и злобных клятв, ухватывал любую ярость от рыбаков и тянул черные соки земли, отчего сердце его пробудилось, и обрел он странную, но сильную жизнь.
В корнях древнего злобного древа всегда прятались иеле. И туда же кинулась Санда, желая поймать белую ворону. Ворона хрипло каркнула, и Теодор увидел, что едва Санда вскочила на бугор, как исчезла, словно провалилась под землю. Теодор бросился к ней, перебрался через скользкий склон, испачкав руки в земле. Там, у Окаянного омута, была ложбинка с гладким песком, пахнущим тиной, с бревнышком, словно кто-то все подготовил для проходящих мимо, а ложбинку прикрывал сверху гигантский Ольшаник. Ветви упирались в небо, корни уходили к самому дну земной тверди, и владел Ольшаник всеми тропами, омутами и течениями, всеми норами в этом лесу. Был он здесь всему хозяин. Давний и лютый правитель леса, не знающий прощения и ненавидящий людей.
Едва нога Санды коснулась берега, когда она грохнулась с холма, раздался глухой скрежет. Она упала перед огромным извилистым корнем, который змеем выгнул спину из земли. Стукнулась носом и затихла, испуганная громким скрипом, раздавшимся в ночной тишине.
– Скр-скрррр… – Ольшаник потер в земле корнями.
Не успел Теодор крикнуть, а Санда вскочить, как среди корней отворилась дверь. Скрипнула, распахнулась – и девчонка рухнула в яму, испуганно заверещав и вцепившись пальцами в траву. Ольшаник разом вздрогнул, надвинулся грозовой тучей и навис над ней. Нагнул исполинскую голову и загудел, оглашая ночь страшным деревянным воплем.
Земля просела, корни зашевелились – и Санда стала медленно уходить под гигантские корни. Теодор на миг застыл. Он впервые видел, чтобы деревья двигались! А гигантское древо ожило. Тео огляделся – на помощь позвать было некого!
Санда кричала, глядя на него, и в ее глазах плескался ужас. Теодор глубоко вдохнул, сбежал с холма и упал перед девочкой, крепко обхватив ее запястье. Он потянул на себя, и Санда закричала от боли.
Теодор, сцепив зубы, тянул ее на поверхность. Казалось, у него получается, как вдруг земля вздрогнула, внизу раздался гул, песок задрожал, посыпался, листья зашелестели, задул ветер, корни разошлись еще шире, и Санда рухнула вниз с хриплым криком, а Теодор, держащий ее за руку, нырнул следом.
Земля гулко двинулась, пошевелила корнями, и дверь за Теодором и Сандой захлопнулась.
Лежа в темноте под землей, они думали, что это их последний час. Теодор чувствовал под животом шевеление, словно упал на кучу змей. Гул потихоньку стал стихать, и в конце концов земля замерла.
Они остались в затхлой, звенящей пустоте. Санда сглотнула – и глоток прозвучал оглушительно громко.
– Эй?
Теодор сипло откашлялся. Санда всхлипнула:
– Ты жив?
– Более или менее.
Они уставились друг на друга – две пары глаз блестели в льющемся откуда-то тусклом болотном свете. Тео и Санда оказались на дне, которое освещала сквозь толщу воды луна. Сверху капало. По стенам тоннеля стекали струи, где-то чавкало, булькало и тихонько плескало, словно кто-то принимал грязевую ванну. Теодор огляделся – корни поднимались вверх, сплетаясь у поверхности плотным ковром. Внизу же Ольшаник прорыл множество проходов. Они уходили под воду и шли, наверное, даже под рекой. Там, в несметных коридорах, дерево хранило свои тайны, своих пленников и своих мертвецов.
Везде камыши, речной запах и изглоданные ракушки. Теодор поднял створку. Изнутри пустая – нечто высосало моллюска.
– Нам отсюда не выбраться, – покачал головой Теодор. Мысленно он был готов задушить себя. За последние дни он столько пережил, что его сердце уже не выдерживало постоянного испуга и паники. Но он взял себя в руки. – Пошли.
Санда с оханьем попыталась встать. Тело болело, корни измяли все кости. Теодор помог ей подняться, и она оперлась о стенку. Сквозь ее пальцы заструилась речная вода.
– Кажется, мы под водой. Ты ведь не любишь воду?
Санда кивнула. Она помнила тот леденящий страх, который испытала, когда тонула в десять лет.
– Страшнее воды только желание бабушки скормить тебе все котлеты, – призналась она.
Шутка была неуместной, но Теодор слабо ухмыльнулся.
– Эта птица… Белая ворона.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – ответила Санда. – Как считаешь, это он?
Теодор нахмурился, не зная, что сказать. Та горечь, которая прозвучала в словах Санды, на миг его ослепила. Он судорожно вздохнул.
– Я не знаю, – честно заявил Теодор. – Ты ведь слышала слова Кобзаря? Страж… Он связан с тобой. Быть может, просто уловка. Макабр – не прогулка под луной, честно говоря… если бы я знал…
Но Теодор понял: если бы даже он знал заранее, что ему выпадут такие испытания, все равно сказал бы «да». Иначе быть не могло.
Похоже, Санда была того же мнения. Она подняла с земли свой лук и решительно сдвинула брови.
– Я должна найти Раду. Если это – он.
– А я бы искал выход, – ворчливо заметил Теодор. – И побыстрее.