Игра в жмурики (Крутые наследнички)
Шрифт:
– А чем она занимается? – глупо поинтересовалась я.
– Замуж выходит. Правда, последние годы живет с Яцеком. Но до него уже трижды разводилась. А с Яцеком просто невозможно поругаться. Он удовлетворяет любые ее капризы. Знаешь, как они познакомились? Жаклин сбила его в предместье Парижа. Думала все – труп на дороге, а она в Сантэ. Она рассказывала, что выскочила из машины и заглянула под колеса. А Яцек лежит и хохочет. «Вы, мадам, очень неосторожны, – проговорил он, – в другой раз будьте внимательнее на повороте». Представляешь? Жаклин отвезла его к себе – был ноябрь, и Яцек весь измазался. А наутро они пошли оформлять брак. Галину чуть удар не хватил – поляк, почти нищий, да еще с кучей бедных родственников. У него сестры, братья, несколько теток – все бедны, как церковные мыши… И вот, представляешь, зовет Жаклин гостей на свадебный обед. И уж конечно, в первых рядах Жан: их отцы сводные братья. И Катрин позвали. А она не растерялась и зацапала брата Яцека. Денег-то у нее после развода – тьма. То-то была потеха! Жаль, меня при этом не было. Приехали, вылезаем.
Наташка резко затормозила, и мы выбрались из машины.
– Где это мы? – спросила я, оглядывая небольшую площадь.
– Что, любительница детективов, не узнаешь? Посмотри: впереди Сена, набережная, большой дом…
Я посмотрела по сторонам: «Площадь Дофин» – стояло на табличке у входа в кафе. Не может быть! Неужели это кафе, где любил сидеть комиссар Мегрэ!
Наташка обрадованно закивала головой:
– Вот именно. Впереди перед тобой набережная Орфевр. Вот этот большой дом, это комиссариат, где работал Мегрэ. Вот только кафе по-другому называется. Дофин – это вся небольшая площадь. То ли Сименон выдумал это кафе, то ли переводчик когда-то ошибся, и с тех пор пошло, что «Дофин» – это кафе. Ну, отсюда двинем пешком. В центре полно машин, лучше погуляем на своих двоих.
Наверное, это был самый счастливый день в моей жизни. Мы проходили весь день по музеям, а в перерывах заглядывали в кафе, ели мороженое, пили вино и были всем абсолютно довольны. Толпы парижан текли мимо нас, витрины магазинов и маленьких кафе манили зайти. Все были веселы, никто никого не толкал, не ругался. «Даже дети у них не капризничают», – подумала я с завистью. Над толпой витал запах хорошей косметики, аромат вкусной еды. Можно только удивляться, как, поедая столько печеного, сладкого, жареного и жирного, французы в массе своей остаются тощими.
Рано или поздно все заканчивается, завершился и этот волшебный день. На улице уже окончательно стемнело, когда мы с Наташкой помчались домой. Устав от беготни, я тихо дремала на заднем сиденье, Наташка напевала какую-то песенку:
– Зизи, зизи…
«Надо будет спросить у нее, что такое «зизи», – вяло отреагировал мой мозг на незнакомое слово. И на этом я заснула.
Разбудил меня резкий толчок машины. Оказывается, мы уже доехали. Я открыла глаза и зажмурилась от яркого света. Во дворе было полно машин: две простые «Скорые помощи» и одна реанимация, несколько полицейских, два красных «Рено», грузовик, на котором громоздились останки темно-синей машины.
Наташка выскочила из машины. Невысокий лысый толстячок поспешил ей навстречу:
– Мадам, позвольте представиться, я комиссар Перье. Глубоко сожалею, но должен сообщить вам ужасную новость. Мадам, мужайтесь: ваш муж попал в автомобильную катастрофу и…
Не дослушав его, Наташка рухнула на землю. Комиссар засуетился вокруг нее:
– Сюда, скорей, врача, ей плохо!
К Наташе подбежал бородатый мужчина в белом комбинезоне.
– Разве можно так, господин комиссар, – сразу, как обухом по голове. Вы бы сначала дали ей сесть. Ну и методы у вас… – укорил он комиссара.
– Я еще не успел ничего произнести, – начал оправдываться толстячок. – Я только намекнул, что произошла катастрофа.
– Да, конечно, глядя на то, что осталось от машины, она должна была подумать, что ее муж задавил кошку, – продолжал доктор, делая укол. – Хорошо, хоть ребенок не сильно пострадал.
При этих словах я почувствовала, что теряю сознание.
– Господа, с бароном Макмайером в машине была девочка. Что с ней?
– Ребенок в полном порядке, несколько легких ушибов, и все. А вы кто, мадам? – поинтересовался комиссар.
Я замялась: Наташка всем представляла меня как свою сестру – жаль, не успела спросить у нее, почему.
– Я сестра баронессы Макмайер и мать девочки, которая ехала с Жаном!
– О, простите, мадам, – комиссар поклонился. – Ваша девочка в гостиной вместе с врачом, медсестрой и няней. Но мы будем вынуждены допросить ее, так как она единственный свидетель. Скажите, мадам, сколько лет ребенку? По нашим законам мы обязаны вызвать адвоката, если…
– Хорошо, хорошо, – перебила я комиссара, – скажите, что с Жаном?
– Он мертв, мадам, – сухо ответил комиссар. – И сделайте так, чтобы ваша сестра не настаивала на осмотре тела. Его уже опознали слуги.
– Но почему, комиссар?
– Он сильно изуродован, зрелище это не для жены, мадам, – еще раз вежливо поклонился полицейский.
Я пошла в дом, за мной брели очнувшаяся Наташка в грязном костюме, комиссар, врач и два ажана.
В гостиной горели все лампы. На диване в горе подушек, укрытая пледом, сидела Маша. Перед ней на коленях я увидела Софи с чашкой, по ее лицу текли слезы.
– Я педиатр, мадам, – обратился ко мне мужчина, стоявший возле Софи. – Ребенок пережил страшный шок, девочку следует поместить на несколько дней в клинику, потом вам, вероятно, потребуется психотерапевт. Ни о каком полицейском допросе не может быть и речи. Детскому организму не под силу такие перегрузки…
– Глупости все это! – фыркнула Маша, выбираясь из пледа. – Может, это ваши французские дети такие нежные, а мы, дети из России, абсолютно нормальные и здоровые люди. Допросить меня нужно сейчас, а то завтра я могу забыть какие-то детали. Мой долг – помочь правосудию. И уберите от меня эту чашку с бульоном. Терпеть не могу воду с жиром!
Комиссар почесал переносицу. Врач снял очки.
– Знаете, мадам, – пробормотал он, протирая стекла, – я много слышал о русских женщинах. Позвольте мне выразить вам свое искреннее восхищение!
– Ладненько, ладненько, мой ангел, расскажи-ка нам все с самого начала, прямо с той минуты, как ты сегодня проснулась, – проговорил комиссар.
Все расселись по креслам, ажаны встали у двери. Софи, вытирая слезы, вновь укутала Машу пледом.
– Утром меня разбудил Жан, – начала Машка. От всеобщего внимания она раскраснелась, и на ее щеках выступили грязные подтеки.