Игра в звуки
Шрифт:
– Юглюмарчидарионус!
Прошла секунда, другая…
– Может, тебе помочь? Кузя, – обратился Зенон Птич к возвратившемуся в этот миг коту. – Давай, поможем гостю!
Кузя в ответ лишь выразительно мяукнул.
– Выключим свет, а? Может, тогда сработает это его «Юглюмарчида…»
Закончить Зенон не успел. Потому что свет погас, а когда через мгновение загорелся снова, на полу, рядом с хозяином дома, оказалось нечто, не более понятное, чем возникшие раньше.
– Ну, так что там насчёт предпочтений? – с ехидством в голосе поинтересовался Птич. – Артикуляция, говоришь?
Вместо ответа Миля выкрикнул:
– Игзедяшникомир!
И получилось. Хотя кот
– Ах, так? Убрифьюфьюгирмот!
– А я – грюмподифарк!
Зенон налил себе стаканчик.
– Эуоайайайпусюах!
Эмигель свинтил крышку со второй, одновременно закачивая в грудь побольше воздуха:
– Ингрюсютальманухххушшач!..
– …
– Миля! Где ты? Ми-иля!
Это по интонации было криком, а по громкости – едва слышно. Потому, что голос даже не сел – он лёг и вставать, похоже, не собирался. Зенон тоже лежал, но ему-то подниматься пришлось. По делу. А ещё, наверное, и потому, что стало вдруг страшно.
Нет, он у себя дома был, не где-нибудь. Даже – в спальне. И даже на привычном диване. Но в остальном дом уже сам на себя не походил совершенно.
Опустив ноги на пол, Зенон сразу же на что-то наткнулся. Снова рывком задрал ноги повыше. Вроде бы без последствий. Он осторожно глянул – туда, вниз, на пол. Что-то там было, какая-то черепаха с рыбьим хвостом и четырьмя воронками на спине, как это они называются? Конусы, да. Это на неё он чуть не наступил. Хорошо, что спохватился, а то обязательно грохнулся бы на пол. Куда бы поставить ногу, чтобы не споткнуться о то, что рядом с черепахой: штука из вогнутых плоскостей, из которых во все стороны торчали узловатые – штыри, или трубки, или гвозди – в общем, какая-то бессмыслица. Зенон сидел, пытаясь мысленно проложить путь от дивана к двери, лавировать между всем безобразием, которое набилось в комнату, не оставив практически никакого свободного места. Пить надо меньше, подумал он, и гениальная простота и красота этой мысли вдруг поразила его, как никогда в жизни. Нет, не надо пить! Но опохмелиться надо было неизбежно. Однако подсознанием Зенон ощущал, что в доме больше ни глотка не найдёшь. Он помнил, что ещё раньше спрос превысил предложение. А организовать подвоз ночью сюда, на дачу, это даже не легенда, это просто корень квадратный из минус единицы. Но уж вода-то в кране быть должна? Её всё-таки не всю выпили? Не всю, утешал он себя, не всю. В кране она есть. А где кран? Да на кухне же. Ага, ладно. Ну, а кухня где?
Вопрос был не пустой. Потому что когда он всё-таки, то и дело наталкиваясь на всё новые предметы и машинально извиняясь, добрался до двери и выглянул в коридор, то ужаснулся окончательно и едва не заплакал – потому, наверное, не заплакал, что влаги в организме на слёзы уже не осталось.
Во-первых, в коридоре было темно. Или почти темно: этакие густые сумерки стояли, хотя лампа под потолком горела в полный накал; но свет её нижних уровней почти не достигал, потому что весь коридор оказался оккупированным не какими-то там овеществлёнными идиотизмами табуреточного масштаба и ещё меньше; нет, тут обитали гиганты, Эвересты и телебашни по отдалённому сходству, на деле же – плоды чьей-то фантазии, которую даже не назвать было буйной – белой горячкой страдала эта фантазия, если только не передозировкой чего-нибудь этакого…
– Пивка бы вместо этого содома, – хрипло простонал Птич. Он знал, что пива нет. И оно не появилось, естественно.
Хорошо ещё, что всё это пока просто существует тут, но никак не действует; а если бы они вдруг стали двигаться? Но на кухню не попасть, это ясно.
Подумал – и накликал. Потому что сверху, с одной из Джомолунгм, лихо закрученной штопором, всё же сорвалось что-то, чтобы упасть прямо на него, Зенона…
– А-а-а!!!
Впрочем, едва слышно от сухости. Рашпилем по чёрствой корке, вот таким был звук.
И сознание почти совсем исчезло. А если удержалось всё-таки на грани, то лишь потому, что упавший почти с потолка прямо на Зеноново плечо предмет оказался мягким, тёплым и к тому же мурлычащим.
– Кузя! Ах ты, родной…
– Миа-ауу.
Обнимая кота, Зенон уткнулся лицом в чёрный мех и хотел было проговорить ещё что-то, как можно более ласковое. Но, сами собой, слова вырвались совершенно другие:
– Пива хочу! Пиво! Где пиво!!
И оцепенел, потому что свет погас.
Но только на миг. А когда он зажёгся снова – …
А говорят, нет счастья в жизни. Да вот же оно!
Где-то через полчаса туманно-серый и полный отчаяния мир начал постепенно приходить в себя, обретать чёткие линии и краски. Оказалось, что положение было вовсе не столь безнадёжным, как показалось Птичу вначале: двигаясь с осторожностью, ему удалось всё же проникнуть в кухню, где, по его смутным предположениям, должен был находиться партнёр-собутыльник. Догадка оправдалась: Какадык натужно храпел на полу в полусидячем положении. Глядя на него, Птич минуты на две предался зависти: не всякому и не всегда везёт так, что тебя, тяжело страдающего даже во сне, будят, и, со скрипом открыв глаза, ты прежде всего упираешься взглядом в уже освобождённую от крышки бутылку тёмного бархатного, успевшую выбросить струйку пены. Было чему позавидовать. Но Птич, убеждённый гуманист, не позволил себе радоваться за друга слишком долго: пора была разделить радость с ним, ибо, как известно, делясь радостью, ты умножаешь её количество в мире. Зенон так и поступил, и радость заструилась в кухне – даже более густая, чем дым от сгорающих на большом огне котлет.
Правда, радость – материя недолговечная, к ней привыкают быстро, а она, лишившись внимания, обижается и уходит. Так что ещё через относительно небольшое время, а если быть точным, то через десять бутылок (на двоих, на двоих!) друзья стали забывать о недавнем восторге; зато они получили взамен способность рассуждать; не скажем «трезво», но тем не менее достаточно логично.
– Что же мы с тобой тут насочиняли, а? – первым сформулировал проблему хозяин дома. – И как теперь будем со всем этим разбираться?
– Хороший вопрос, – оценил Эмигель, предварительно глотнув. – Но преждевременно поставлен. Лично я считаю, что сперва следует установить – с чем же мы намерены разобраться. Потому что я вижу два объекта для анализа: некий процесс – одно, и его результаты – другое. Согласен?
– Тогда уж три: источник или причина процесса, его суть и его результаты.
– Исторически верно, – согласился Миля: – три источника и три составных части мазох… тьфу ты: марксизма, конечно. Классическая формула.
– Полный консенсус, – констатировал Зенон. – В таком случае, у меня есть методическое предложение: начнём реставрировать события не с начала, а наоборот – с последнего происшествия.
– Гм, – проговорил Эмигель с сомнением. – Боюсь, что у меня в памяти возникли некоторые неувязки – что там было последним, что – предпоследним, и так далее. Вчера последняя бутылка была, по-моему, лишней, а?
– О выпитом не жалеют. И не вини память: последнее событие произошло без твоего участия. Его результатами мы сейчас и пользуемся… наполовину уже использовали.