Играющая в Го
Шрифт:
В нашей переписке допустимы лишь слова о смерти.
Она пишет: «Умри без малейших колебаний за честь Императора – это предназначено тебе судьбой».
Я отвечаю: «Как радостно пожертвовать собой ради любимой родины».
Я никогда не скажу, что отдам жизнь во славу моей матери. Она ни за что не признается, что моя смерть убьет ее.
Я придумываю концовку письма: «Конфуций говорит, что «воистину человечный человек никогда не станет спасать свою жизнь, если для этого понадобится перестать быть человеком». Эта добродетель стала главной в моей жизни. Прошу Вас, досточтимая Матушка, молитесь, чтобы я как можно скорее достиг этого идеала».
53
Обед накрыт в большой столовой. Служанка закрыла ставни, чтобы удержать утреннюю свежесть. Вернувшаяся с рынка сестра пересказывает нам сплетни и слухи.
Она говорит, что накануне ночью японская армия арестовала членов Единого фронта, которые тайно готовились к восстанию. Стрельба не была учениями – произошла резня.
Я не слишком внимательно слушаю рассказ сестры. Игра в го так возбуждает меня, что я отключаюсь от внешнего мира. Полумрак нашей столовой напоминает мне спальню в доме Цзина – темную, как императорская гробница: от черной лаковой мебели исходит тяжелый аромат, трещины на стенах складываются в затейливые узоры. Кровать застелена алым с золотым шитьем покрывалом, напоминающим неугасимое пламя.
– Восстание, – повторяет сестра. – Только подумайте! Какая глупость!
Она продолжает:
– Знаете, где арестовали заговорщиков? Никогда не поверите: сын мэра лично руководил их сходками в одном из своих домов. Не смотрите на меня так, словно я брежу. Говорят, в подвале нашли ружья и ящики с патронами. Что? Ну конечно, его тоже арестовали.
Я перестала чувствовать вкус цыпленка. Чтобы проглотить кусок, набиваю рот рисом, но организм отказывается принимать пищу.
– Сегодня утром, на рассвете, – вступает в разговор подающая чай кухарка, – японцы задержали врача Ли. Он был участником заговора.
– Когда-то я хорошо знал мэра, – медленно роняет Батюшка. – Наши отцы вместе служили при дворе вдовствующей императрицы. В молодости мы часто встречались. Он хотел поехать учиться в Англию. Но семья воспротивилась. Это стало для него предметом вечного сожаления. На днях он подошел поприветствовать меня после лекции. В свои пятьдесят пять он стал очень похож на отца – не хватает только шляпы с павлиньими перьями, коралловых бус и парчового халата. Пожимая мне на прощанье руку, он сообщил, что старший брат, близкий к императору Маньчжурии человек, добился для него поста при дворе Новой Столицы. Теперь с его карьерой покончено. Думаю, сама его жизнь в опасности, как и будущее семьи.
– Как ты можешь жалеть этого человека! – вмешивается Матушка. – Он нас ненавидит. В бытность свою советником мэра он всячески интриговал, чтобы тебе урезали часы. Скажу больше-я подозреваю, что он пытался запретить твои переводы. Я ничего не забыла, так что мне его нынешние несчастья безразличны.
Я не знала, что мои родители знакомы с отцом Цзина. Их слова повергают меня в ужас и отчаяние. Они сидят вокруг стола в комнате с зашторенными окнами и рассуждают так, словно речь идет о шайке преступников.
Неожиданно сестра восклицает:
– Почему ты так на меня смотришь?
– У меня болит живот.
– Ты плохо выглядишь. Иди ложись, – велит мне Матушка. – Тебе принесут чай в твою комнату.
Я лежу на кровати, положив ледяные ладони на живот.
Где Цзин? С ним ли Минь? Перед моим мысленным взором проходит дом, где мы встречались, – каждая трещинка, стул, стол, безделушка на полке… Всеми этими обыденными вещами долго пользовались, в них нет и намека на бунт. Но мои друзья солгали. Когда Минь обнимал меня, увлекая в спальню, ему был известен секрет погреба. Когда Цзин говорил со мной в саду и шпионил за Минем, умирая от ревности, их связывало нечто куда более могущественное, чем любовь. Почему они скрыли от меня правду? Я бы разделила их патриотические чувства, я пошла бы вместе с ними в тюрьму, умерла бы рядом с ними. Зачем они соблазнили меня, чтобы сразу же отвергнуть?
Сестра приносит мне чашку чая. Я отворачиваюсь к стене и делаю вид, что сплю.
Вспоминаю нашу первую встречу – на рынке, когда члены Фронта напали на мэрию. Я упала, и толпа едва не растоптала меня. Смуглолицый юноша протянул мне руку. У него было красивое квадратное лицо маньчжурского аристократа. Потом появился Цзин – холодный и высокомерный. Два руководителя мятежников вошли в мою жизнь.
Я поворачиваюсь на другой бок, беру чашку, делаю несколько глотков чая и наконец успокаиваюсь. Когда Минь говорил со мной о революции, яполагала, что он просто бредит. Когда он заявлял, что его жизнь полна опасностей, я высмеивала эту страсть к приключениям.
Я вспоминаю студентку Тан, гостью на дне рождения Цзина. Только теперь до меня доходит смысл сказанных ею слов: дочь рабыни, она черпала в коммунистическом идеале силу и веру. Японское вторжение нарушило незыблемую иерархическую структуру общества, и Тан сумела заразить богатого молодого землевладельца Миня мечтой о построении нового общества, в котором все люди будут равны. Именно она побудила Миня взяться за оружие и вступить в Единый фронт. А он вовлек Цзина. Теперь всех троих расстреляют!
Я выскальзываю из дома. Рикша везет меня мимо дома Цзина. С обеих сторон дежурят патрули.
На площади Тысячи Ветров я расставляю камни на доске, сверяясь с записью. Смотрю на клетки и углубляюсь в математические подсчеты.
54
Когда китаянка возвращается, на ее бледном лице читается страдание. Она берет камень дрожащими пальцами.
Своим молчанием она запрещает мне утешать ее. Чтобы не оскорбить ее, я притворяюсь равнодушным. Женщины ненавидят, когда их жалеют.
За несколько часов эта девочка постарела на несколько лет. Ввалившиеся щеки делают ее скулы еще выше. Лицо кажется длиннее, подбородок заострился.
Она моргает, и я ловлю горестный взгляд ребенка, чью гордость жестоко оскорбили. Она разозлилась на брата? Поссорилась с подругой? Ничего, девочка забудет свою печаль. Я напрасно беспокоюсь. Настроение у детей быстро меняется. Улыбка скоро вернется на ее лицо.
Во время предыдущего сеанса китаянка показалась мне стремительным, склонным к импровизации игроком. Сегодня она бесконечно долго размышляет над каждым ходом. Глаза опущены, губы закаменевшего рта сжаты – с ее лица можно было бы рисовать маску женщины-призрака для театра но.