Игрок
Шрифт:
— Так нужно.
Но в этот самый миг я обнаруживаю, что понятия не имею, за чем именно пришел. Нужно-то нужно, а вот отчего и как я тут оказался, совсем не вспоминается. Голова взрывается болью, и я приваливаюсь к косяку.
— Ты что пьян? Почему ты в таком виде? У тебя костяшки пальцев сбиты, ты подрался? Арсений!
Она буквально заваливает меня вопросами, осматривает ладони. Ее пальцы гладят раны. Я совсем не хочу, чтобы она начала их лечить, пусть просто вот так нежно и осторожно дотрагивается.
— Я не пьян, — отвечаю.
— Конечно, нет, — усмехается так, будто ни на секунду не поверила. — Ты просто так на земле повалялся и весь в крови.
Я не помню, чтобы валялся. Я ничего не помню. Только как приехал сюда на машине с каким-то незнакомцем. Но я не знаю, как так вышло — просто помню, что должен был найти Жен.
— Я приехал к тебе.
Она замирает и недоверчиво поднимает огромные глаза. Изумительные. Они настолько красивы, что кажутся неестественными. Похоже, я знаю, к чему так рвался. И не могу понять, почему не вламывался в эту квартиру и эту девушку каждую ночь.
— Я не могу тебя из головы выкинуть. Не могу перестать думать, сравнивать. По-моему, это очень странно. — Переступаю наконец порог и, точно на маяк, двигаюсь к Жен, а она, завороженно глядя на меня, отступает, пока не упирается спиной в стену у лестницы. — Ты с ума меня сводишь. Что ты делаешь?
— Ничего. Я ничего не делаю. Пока, — отвечает шепотом.
Я не выдерживаю и набрасываюсь на нее, будто маньяк. Целую, заставляю разжать зубы, халат развязываю, рву на лоскуты ночную рубашку. И инопланетянка не отстает — хватается за мои плечи, не менее страстно и жадно льнет к телу.
— Идем, пойдем наверх. Пожалуйста.
Я обязан был сдаться раньше.
ГЛАВА 11 — Орел. С чистого листа, в новом качестве
Для одной женщины, которую любишь или наверняка полюбишь,
Страстный стих будет признанием,
А для всех других — беззастенчивым рифмованным обманом.
Майкл Ондатже. Английский пациент
Жен
Когда я была маленькой, мама иногда позволяла мне есть полусырые яйца. Едва тронутые кипятком, совсем капельку загустевшие. Она варила их всего по минуте, а затем разрешала проковырять маленькое отверстие в скорлупе и вычерпать ложкой всю вкусную массу. Это воспоминание очень радостное, детское, но, как ни странно, оно приходит ко мне после операций, потому что чувствую я себя в точности как та скорлупа. Насильственно вскрытой и пустой. Отличие лишь в том, что меня потом заставляют притворяться цельной, в то время как скорлупу просто оставляют в покое.
Сейчас ночь. Мне не спится. Боль не дает, да и вообще грех тратить на сон время, когда ты можешь побыть пустой оболочкой, не делать вид, что все хорошо, признаться в том, что ситуация дерьмовее не придумать. Во время операции у меня опять встало сердце и были применены реанимационные меры — три минуты за гранью, — но это делается в последний раз, так как количество рубцовой ткани сделало невозможным проведение последующих хирургических вмешательств. То есть у меня в груди бомба с часовым механизмом — и обратный отсчет уже начат. Но мама делает вид, что не услышала кошмарных известий, и в ее глазах не застыл вселенский ужас. Мы все притворяемся цельными яйцами. Нас вычерпала эта борьба.
Хотя… вру ведь. Беды и несчастья уже витают в воздухе, но внутри скорлупы кое-что осталось. Надежда. На звонок от Капранова, в котором он сообщит мне новости о Кирилле. Я знаю, что мой наставник этого не сделает, ведь он возвел хирургию в сан религии и верит, что если отрезать все, вплоть до чувств — полегчает, но надежде и не нужны основания. Харитонов женат, он выписывается и возвращается к своей маленькой эльфовидной Вере, к безупречной, лишенной драм и эксцессов жизни, но тем не менее именно он становится моим морфием в череде пустых постоперационных дней, в которых слишком много притворяющихся родственников. Мой наркоз. Мой морфий.
Кирилл
У меня отличные отношения с родителями, но я столько времени провел в обществе мамы, что, когда она лишь заикнулась о том, чтобы мы пожили с ними, чуть из гипса не выпрыгнул, убегая. Хотелось личного пространства, в том числе и наедине с женой, ведь я давно ее не видел и есть что наверстывать, но никак не ожидал, что все окажется таким сложным.
Я сижу в своем кабинете, смотрю на картину Ренуара, которую обещался снять, но не сделал, так как повесил слишком высоко и не могу достать из инвалидного кресла. До скрипа сжимаю зубы. За прошедшие дни я возненавидел свою жизнь, свой дом. Я даже повысил на Веру голос. Это совершенно невероятно. Последнее, чего я ожидал, ведь мы почти никогда не ссорились, даже когда жили вместе в Германии, а сейчас я злюсь на нее постоянно. Никогда бы не подумал, насколько поганый у меня характер. Она не ожидала такого обращения, отпрыгнула от меня, убежала в ванную, заперлась там и долго не открывала на стук. В итоге я обнимал ее, извинялся, а она уверяла, что понимает настолько мне трудно, ведь я так сильно пострадал, но это ложь. Она не понимает, а я не смогу ей объяснить. С ней такого не случалось, и это пропасть.
Неделю назад сняли последний гипс, и я ожидал облегчения, но его не наступило — только адски болезненная физиотерапия под врачебным надзором. От малейшего движения в суставах боль парализует, и если крики я сдерживаю, то рычание и тяжелое дыхание никак не скрыть; вцепляюсь руками в кушетку, одежда промокает от пота. В общем, в этот миг я перестаю быть цивилизованным и галантным мужчиной, за которого выходила замуж Вера, и становлюсь просто измученным пациентом. А она робеет. И после, когда мы приезжаем домой, каждое ее прикосновение настолько неуверенное, будто боится, что пальцы ей отгрызу. Зачем она меня трогает, если настолько неприятно? Руки уже достаточно разработаны, чтобы я мог сам перебираться из кресла на кровать или стул, но ведь продолжает помогать — по факту, больше мешая своей пугливой неуклюжестью. В итоге, я сорвался, рявкнул, велел отойти в сторону и не путаться под ногами. А потом, ко всему, расхохотался, потому что единственное, что здесь путается — именно мои бесполезные, непокорные ноги. И вот — моя супруга заперлась в ванной.
Черт, что врать, я ее понимаю. Вера была моей первой любовью, другом, родственной душой, идеальной невесткой для родителей. Жену я выбирал для «в радости», а на «горе» совсем не рассчитывал. Пусть бы улетела обратно в Германию и вернулась, когда я снова стану сильным и здоровым. Чтобы выкарабкаться, мне она ни к чему; больше скажу: до ее приезда у меня получалось лучше. С Жен и Капрановым. Они знают, что делать, чем помочь, а Вера — нет. Улетай, родная. Мы всегда были счастливы, нежны друг с другом, и мне не хочется это рушить, я не уверен, что хочу знать тебя с иной стороны или чтобы ты знала меня. Оставь за собой статус очаровательной студенческой возлюбленной, с которой легко и уютно, пока мы не разочаровались в брачных узах окончательно. Проблемы я готов взваливать на людей, которым плачу деньги. А мы просто будем… нами. Мне большего не нужно. Со временем все вернется на круги своя, болезнь ведь не навсегда.