Игрок
Шрифт:
С самого детства отец подтрунивал над моей категоричностью, не уставая повторять, что жизнь вообще бесчестна. Я дулась, не понимала, спорила, каждый раз наступала на те же грабли, но он ни разу не пошел мне на уступки и не попытался успокоить. Нечего к этому привыкать. Жизнь действительно несправедлива, и нет смысла ждать конфету за каждую случившуюся пакость, тем более от того, кто за нее не ответственен. Я могу сколько угодно обижаться на творящийся вокруг беспредел, но отчетливо осознаю: покуда не попыталась его остановить — жаловаться на жизнь права не имею. Но это не значит, что я смирилась или смирюсь когда-нибудь.
— Так, говоришь, чулки для делового ужина — самый типичный наряд?
— Нет, пап, но я пыталась подчеркнуть, что иду не на собеседование. Два росчерка во всю длину ноги, как тебе?
— Дочь, ты что-то перепутала. По крайней мере негативных эмоций твой наряд не вызывает.
Действительно, вырядилась как на свидание, но после операции я еще не выходила в люди и не сдержалась. Кстати о ресторане мы изабавно. Кирилл позвонил папе с предложением встретиться, и тот оказался не против ужина с оппонентом (держи врагов близко), но, разумеется, поинтересовался и моим мнением, которое звучало коротко: это бред, абсурд, и работать на Харитоновых я ни-ни. В итоге, на следующий день, когда Кирилл явился за ответом, папа, как истинный адвокат, воспользовался моей горячностью, придрался к словам, и получилось, что я вещала о нежелании работать, а не ужинать. Дурочка. Вот, еду теперь в ресторан. Кстати, пусть отец и подкалывал меня по поводу чулок, сам вырядился в дизайнерский костюм. Еще бы, встречаться с врагом нужно во всеоружии!
Ресторан, в который нас пригласили, открылся совсем недавно, и туда так запросто не попадешь, поэтому Кирилл встречает нас лично. Только трость оставил у столика (ведь идти-то всего ничего), но вдруг оказалось, что для таких подвигов он еще слишком слаб. Эти несколько метров так тяжело ему даются, что сердце кровью обливается. Стремительно отворачиваюсь, потому что хочу ему помочь, а не должна. Мне уже весьма недвусмысленно намекнули, что в услугах сиделки более не нуждаются.
— До последнего боялся, что вы не придете, — слышу совсем рядом, а ощущаю только то, как мягкий мужской голос бьет по нервам.
На всякий случай цепляюсь за руку отца. В жесте нет ничего странного, но мне отчего-то кажется, что его заметил каждый.
Кирилл сообщает метрдотелю, что мы этим вечером с ним, а, значит, можем беспрепятственно миновать исходящую завистью очередь, после чего весьма фамильярно кладет руку мне на спину, веля проходить. От его прикосновений некомфортно. Поцелуй в лифте заставляет во всем искать двойное дно, хотя тот же Капранов день за днем буквально впихивает меня в каждую дверь, словно общепринятая норма «дамы вперед» (и я с ней во главе) крадет у него годы жизни. Но его поведение меня почти не нервирует, а мягкое, но настойчивое прикосновение Кирилла пробирается под кожу, точно паразит, и разом крадет спокойствие …
Мы идем к столику медленно, потому что наш сопровождающий на кросс наций все еще не способен. На лице отца можно без труда разглядеть озадаченность — думаю, это потому, что он с Кириллом уже встречался, и выглядел тот иначе. Разумеется, молодой мужчина, еще недавно энергичный и так и пышущий здоровьем, теперь хромает и сжимает зубы, чтобы не пыхтеть при каждом шаге, точно старик с одышкой… Столь разительная перемена кого угодно собьет с толку. Как врач, я знаю, что симптомы реабилитационного периода скоро пройдут, а вот впечатление отца — вряд ли. Он навсегда запомнит сегодняшний день.
Когда мы добираемся наконец до столика, отец отодвигает для меня стул, и внезапно я вспоминаю, что уже тысячу лет пренебрегаю компаниями, где с женщинами обращаются по всем нормам и правилам. Возможно, бунтарские чулки со стрелками не были такой уж плохой идеей, ведь они как нельзя лучше вписываются в антураж из дорогого полированного дерева, приглушенного света, живой музыки и мужчин в дизайнерских костюмах. И это приятно. Намного лучше больничных стен — привычной для меня среды обитания.
Я бы охотно поизучала меню вместо светских бесед, но кроме меня многообразие предлагаемых блюд, видимо, никого не сбиват с толку. Папа и Кирилл едва пролистали папки, а теперь обмениваются ленивыми и фальшивыми любезностями, обсуждают нововведения в законодательстве по части здравоохранения, да так цветисто и витиевато это делают, как мне никогда не удастся из-за врожденной прямолинейности. За родителями я такой черточки не замечала. Случайная мутация в центре Брока, видимо (одна из областей мозга, отвечающая за речь).
И, если без увиливаний: я точно знаю, как пройдет сегодняшний вечер. Сначала мужчины поговорят об общих интересах, возможно, обсудят новости спорта, кино или литературы, возможно, поищут совпадения в кругах знакомств, ну а в финале, после десерта и чашечки кофе, Харитонов перейдет к важному. Надо было принести с собой книжку или подушку, и велеть разбудить к основному действу. Официант, кстати, глядя на оживленную беседу, тоже не спешит нас прерывать. Не знаю, на что я надеялась, согласившись прийти сюда. Грустно смотрю в сторону барной стойки, но мои полные мольбы глаза игнорируют.
— Похоже, мы тебя утомили, — к счастью, подмечает папа. — Может быть, сама предложишь тему разговора?
— Давайте. Я предлагаю перейти к главной части мероприятия и повторить, что не собираюсь менять место работы, — говорю же, дипломат из меня не вышел, а животрепещущее не терпит отлагательств!
— Понятия не имею, кто тебя воспитывал, — вздыхает папа, а Кирилл начинает смеяться.
— Ничего, я, наверное, уже привык. По крайней мере не удивляюсь.
— Действительно, — вздыхает папа, а я корчу капризную гримаску. Меня только что отчитали как ребенка. С какой стати вести себя по-взрослому?
— Нет, вы серьезно собираетесь устраивать расшаркивания длиною в целый вечер? У меня нет никакого желания здесь застрять на вечность, поэтому я и говорю: пустая затея. Давайте мы пообщаемся о важном, и я пойду. Не буду на вас работать.
А Кирилл кладет руки на стол, сцепляет пальцы в замок и наклоняется вперед для пущей убедительности.