Шрифт:
Ждали отлива.
Громадное лицо Хура - толстое, круглое, ноздреватое - стояло низко, почти касаясь краем воды. Глаза: один большой и ровный, второй - размытый и сползший вбок, глядели прямо на Фарела. Злобно ухмылялся рваный рот.
Фарел сложил кукиш, украдкой показал Хуру. Быстро оглянулся на остальных: не заметил ли кто детского жеста?
Не заметили. Пялились, кто в черный песок, кто в наползающий туман.
Волновались.
Ночь пройдет, и семеро мальчиков станут мужчинами. А может, кто-то и малых богов услышит, такое иногда бывало.
Старая кё
Хур презрительно наблюдал за ритуалом. В клочьях тумана оранжевое лицо плыло и гримасничало.
Еще дней пять, и придет волна. Кё говорит, она приходит, когда Хур опускается к самому оккеану.
Фарел нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Обернулся к селению; почудились там, у расщепленной ывы, темные фигуры. Может быть, это отец, мать, сестры пришли проводить его в безмолвный путь.
В путь, который отнимет у него детского бога. Или у бога - его.
Белый глаз Аша докатился до самого краешка неба, а с востока поднималось - чуть видимое - его сердце. Заскрипел песок под ногами старой кё.
– Возьми, - она протянула блестящий кусочек смолы, коснулась скрюченными пальцами лба Фарела, глаз и пупка.
– Да хранит тебя Аш. Да слышат тебя малые. Да помнит тебя детский бог. Плыви...
Фарел зажал смолу зубами, толкнул лёгкую лодку в волны, ловко забрался в нее и лег на дно. Обшитые шкурой водры борта заворачивались внутрь, оставляя узкую щель, в которую виден был кривой глаз Хура и краешек сердца Аша.
Сразу стало тихо, так тихо, словно во всем мире остался один Фарел и оккеан, покачивающий лодку в ладонях. Было трудно дышать, будто небо давило на грудь.
Фарел с усилием втянул ночной воздух, разжевал липкий комочек. Терпкий вкус расплылся по нёбу, заволок горло прохладой. Взгляд прояснился: звезды придвинулись к самым бортам, оранжевый Хур оскалился черным провалом поперек физиономии. Отлив уносил лодчонку в оккеан.
Вернувшийся с пути безмолвия считается мужчиной. Он может один охотиться на многозубую оккулу и пятнистого берса, может строить свой дом, путешествовать за горы и весной выбрать девушку себе в жены. Он может стать таном. А когда умрет старая кё Хораса, все мужчины селения будут три ночи дышать дымом в башне Аша, пока бог не укажет новую мудрую кё.
Вот только детский бог не станет с ним разговаривать. И умоломку собирать ему больше нельзя.
Фарел так энергично тряхнул головой, что лодка закачалась. Это мы увидим еще, про умоломку.
Так он и сказал вчера кё: это мы увидим еще! А она усмехнулась одними глазами и отвернулась к огню.
Плещет вода у бортов. Алое сердце Аша высоко поднялось над краем мира. Фарел проглотил остатки смолы, и слух привычно наполнился шёпотом, в котором, как ни тщись, не различить слова. То ли малые боги под водой лопочут, то ли сам Аш дошептаться старается.
Фарел закрыл глаза.
***
"Тысячу тысяч лет был один оккеан, и не было в нем ни скал, ни неба - только белая вода без края. Тысячу лет смотрел из воды на звезды добрый бог Аш. Скучно стало Ашу на звезды смотреть, создал Аш рыб и зверей водяных: и многозубую оккулу, и мохнатую водру, и громадного киита, и прозрачную мелузу, и ленивого тенца, и плоскую кербалу, и мелких зверюшек без счета."
Старая кё щурится на огонь. Ее щеки коричневые как дерево, а волос почти не видно - блеклые стали, прозрачные, как умирающие листья.
Стайка детишек расселась вокруг очага плести циновки из водорослей. За стенами дома рычит вьюга, заметает белой крупой черный песок. Трещит огонь в очаге, вкусно пахнут печёные колубни.
"Еще тысячу лет смотрел на рыб добрый бог Аш. Снова скучно стало ему. Снял Аш звезду с неба, потушил в оккеане, вылепил берег, и холмы, и скалы, и дальние дали. Посадил Аш на берегу деревья и травы, поселил там всяких зверей и птиц, еще тысячу лет смотрел на них."
Фарел режет длинный лист водоросли, выходят ровные рыжие ленты. Отец подарил ему настоящий нож, острый, как зуб оккулы, как коготь берса. Вырастет Фарел, станет охотником, как отец. Будет плавать в море на лодке, большой, как киит. Будет ловить громадных тенцов и сражаться с оккулами. Оккул тоже будет ловить, а кербалы станет привозить столько, что борта лодки опустятся до самых волн.
"Через тысячу лет снова скучно стало Ашу. Всем хороши были птицы и звери, только говорить не умели. Взял тогда Аш черного песка и белого снега, и рыжего ила, и вылепил Аш людей. Говорить научил их, и сказки складывать, и песни петь.
Тысяча лет прошла, и еще тысяча - не скучно Ашу."
По правую руку от Фарела - Найра. Быстро бегают тонкие пальчики, выходит циновка ровная, гладкая, а между оранжевыми лентами белый травяной стебель пропущен. Кё говорит, вырастет Найра, большая мастерица будет.
Белые волосы Найре на лицо упали. Плетет Найра, а сама вишневым глазом на Фарела косит. Вырастет Фарел, возьмет Найру в жены, будет у него жена мастерица.
Только когда еще Фарел вырастет! Четыре весны ему, он и с детским богом не разговаривал еще.
"Подарил Аш людям огонь - стали люди зимой у огня греться, еду готовить на огне стали. Научил Аш людей лодки делать, стали люди в море плавать, оккулу бить, тенца бить, кербалу сетями ловить, водоросли собирать.
Показал Аш людям, где блескучий камень искать, как тот камень в огне калить, как ножи ковать, клювы для стрел ковать. Стали люди на берса ходить, стали беранов бить. Стали из бераньих шкур одежду шить, мерзнуть зимой перестали. Хорошо стали жить. Смотрит на них Аш и радуется. Слушает их Аш и доволен."
Фарел заерзал, одну ногу из-под себя вытащил, другую подвернул, следующий лист взял. Интересные сказки кё рассказывает, никто столько сказок не знает, даже мама.
Только Фарел про Аша не любит слушать. Грустная это история. А ему больше нравится про Огмуза-китобоя, про белую оккулу, про летучую мелузу. Даже про Рада и смертную лодку он больше любит, потому что Рад на ней за край света уплыл и там на звезду забрался.
Соседский Карак смеется над Фарелом, говорит, он Хура боится.