Шрифт:
***
Март проснулся от того, что локоть Ли врезался в его ребра, но ошалело вскакивать не стал. Привык, что спит Ли тихо, словно и не дышит, но если уж шевельнется – мама не горюй. А вот если бы Ли хотел его предупредить или просто резко поднять, то поступил бы иначе. Разбудил бы незаметно и без травм. Март потер бок, задев ненароком Ли, но тот продолжал дрыхнуть. И это перестало удивлять Марта давным-давно: каким-то образом Ли различал случайные прикосновения и, так сказать, целевые. Обидно. Такой был сон… такой… забылся уже, осталось только ощущение чего-то небывало прекрасного. То ли ванны, то ли свежего влажного ветра, то ли куска жареного мяса, скептически усмехнулся Март. Даже женщины уже не снились. Он перевернулся на спину, забросил руки за голову, зацепив кого-то из соседей: донеслось невнятное ворчание, но и сосед продолжал дрыхнуть. Больше-то все равно ничего не оставалось.
Кряхтение, храп,
Забирают не для того, чтобы отпустить, это понятно. А повесят ли, башку ли снесут – невелика разница. Впрочем, кто ж будет пачкать топор кровью всякого сброда, если благородных вешают? Может, каторга… Март бы предпочел каторгу, потому что жить все-таки хочется, а ужасы о рудниках и копях слушать не хочется. К тому же человеку свойственно надеяться, и надежда умирает последней, вот и не верится, что с рудников хартингов никто не убегал. А вдруг Март и Ли первыми будут?
Ага. Март и Ли. Их же непременно вместе вызовут, вместе приговорят… давно уже приговорили, и если бы к каторге, то давно уже и отправили бы, чтоб не зазря кормить. Нет, эта тюрьма для смертников. Обещали всех перевешать – значит, всех перевешают. Хартинги слово держат. И хорошо если незатейливо повесят, а вдруг все байки старого Вима правда? И перед казнью людей допрашивают, выясняя, кто как дрался, и уж конечно, никто не станет щадить бывших сослуживцев. А Ли и Март дрались хорошо. Так уж привыкли. Если и выведут, то не к петле, а… что там старый Вим рассказывал? Про зверей каких-то невиданных и закрытую арену. Выпускают человека, а то и нескольких, на эту арену, а потом зверя выпускают, кошку огромную, зубы – что мечи, когти – кинжалы… Трепач он, Вим. Где ж такие кошечки водятся? Самая крупная кошка, которую видел Март, была размером с хорошую собаку, называлась как-то смешно… а, вот – рысь, опасная зверюга, с голыми руками против такой тоже… мало шансов. А Вим описывал зверя такого, какой и в самом страшном сне не примерещится: ростом с человека, с горящими глазами, рыжего и полосатого, как домашняя киска, да вот зубы-когти… Хороший сказочник Вим. С фантазией. А что остается делать за решеткой, как не слушать басни? Эх, да хоть бы за решеткой, тогда б воздух проникал посвежее. Это – подземная тюрьма. Подвал. Не задохнешься, конечно, потому что решетка не на окне, а вместо двери, прутья в женскую руку толщиной… нет, о женщинах лучше не думать. Сайр вон думает, так и удержаться не может, всякую ночь пробивается к стенке, отворачивается к ней и давай ручками шуровать, думая, что никто его вздохов не слышит. Напинать бы как следует по причинному месту, чтоб других не соблазнял. Март и сам чуть удерживался… нет. Не будь Ли, и не удержался бы, но как представлял усмешечку, реплики – сразу всякое желание не то чтоб пропадало, но становилось заметно тусклее.
Никакого насилия в камере, правда, не было. По первости бывалые солдаты оседлали парнишку, хорошенького, ровно девушка, как тот ни брыкался, да вот рот ему не заткнули, заорал парнишка, ну так насильников, в очередь выстроившихся, прямо тут и кастрировали, на глазах у остальных. Специально факелов побольше притащили, чтоб всем было видно. Кастрировали, и тут и бросили, в итоге один только и выжил, остальные кто кровью истек, кто заразу подхватил и сгорел от гангрены. А парнишку увели, куда, зачем – только догадываться. Может на виселицу, а может, и для себя приспособили, хотя, по слухам, хартинги за мужеложство казнят жестоко.
– Спал бы ты, – едва слышно проворчал Ли, – самое подходящее занятие в тюряге.
Март кивнул. Ли то ли видел в темноте лучше кошки, то ли слышал каждое движение, поэтому Март был уверен, что Ли заметил его жест. Спи… Не спалось вот. Сам же локтем пихнул. Все равно – спи, не спи, никаких нормальных мыслей не появляется. Уже не появляется. Третий месяц в этой яме… Или уже больше? Март не считал дни. То есть по первости помнилось: день, три, неделя – а потом стерлось за ненадобностью. Спешить некуда, все одно от них ничего не зависит. Уведут завтра очередных, может, и Ли с Мартом попадут в эту группу… и пора уж, потому что мало их из первой партии осталось, старый Вим, Джок да они двое.
А почему опять – Ли с Мартом? Их привычка к неразлучности хартингам незнакома, а если бы и знакома, им-то что? Разве ж пойдут навстречу просьбе: вместе, мол, жили, дайте и умереть вместе. Никогда они просьб не слушали. Март-то не просил, не говоря уж о Ли, но остальные – бывало.
Уил испортил воздух особенно громко, перебудив полкамеры, и особенно уж ароматно. Даже Ли тихо выругался, перевернулся лицом вниз и уткнул нос в сгиб руки. Лучше уж себя нюхать, чем кого-то другого, хотя и они тоже не лавандой пахнут – после стольких-то недель… Поднялась перебранка, Уил отгавкивался от всех. А что лаяться-то, это от него и не зависит, Март видел, что он старается сдерживаться, днем во всяком случае, да не выходит, больные кишки, наверное. Но если бы завтра забрали именно Уила, Март бы остался доволен. А какая разница, казалось, если отхожее ведро крышки не имеет, порой и переполняется так, что приходится стражников умолять, чтоб разрешили вынести, и, как аккуратно ни несешь, запросто выплеснуться может, ведро-то здоровенное. И на штаны попадет, и пол в коридоре зальешь – так пол еще и оттирать заставят своей же курткой.
Какого черта они в эту войну ввязались, спрашивается? То есть ввязались не совсем уж и добровольно, но кто мешал дезертировать, когда стало ясно, что хартинги верх берут? Ведь не за свою страну воевали, обычные наемники, каких много было в армии короля Бертина. И наемников много, и своих солдат много, и крестьян да ремесленников мобилизовали, а проку-то – хартинги перли вперед такой лавиной, какую Март однажды в горах наблюдал. С очень близкого расстояния, как она их с Ли не задела – чудо просто, миловали боги. Ли своим чутким ухом услышал отдаленный гул, убежище усмотрел, они едва успели добежать до козырька, нависшего над склоном, вжались в холодный бугристый камень, как покатилась мимо волна снега вперемежку с обломками скал, вывороченными деревьями, зверьем да людьми, укрыться не успевшими. Март к тому времени уже много чего навидался, и то жутко было. Вот и хартинги ужас наводили хотя бы тем, что вовсе с жертвами не считались. Известно ж, что нападающий теряет втрое против обороняющегося, а их это и не останавливало, словно подпирало что-то сзади. И в плен никогда не сдавались, дрались до смерти, захватить удавалось редко и только раненых. Допросы ничего почти не давали, рядовые и знать ничего не знали, а офицеры, как ни били их, как ни пытали, молчали, даже не угрожали и уж точно пощады не просили.
Хартинги пленных не брали. Когда армия улепетывать начала, видел Март, как отставший отряд мечи-копья побросал да руки поднял. Порубили, конями потоптали, даже не останавливаясь. «М-да, – сказал тогда Ли, – лучше уж оружия не бросать, не так обидно». Они и не бросили. Но в последней битве хартинги своему принципу изменили. На Марта сеть стальную набросили, Ли так получил палицей по шлему, что глаза закатились, Март решил – все. Однако, когда его из сети выпутали и пинками погнали, он увидел, что Ли в себя приходит, а солдат над ним меч заносит, бросился, поднял, удержал, за собой потащил. Позволили. Оказалось, нужны им пленные. Для показательных казней. Пока колонну пленных вели в город, словно скот, в каждой деревне останавливались и человек пять-десять развешивали по воротам и снимать запрещали.
Ли живучий оказался, оклемался, а ведь первые пару дней так и вис на Марте, ноги переставляя автоматически, вряд ли даже соображал, что идет, глаза пустые такие были, Март даже думал – все, голова отказала, бывает такое после крепких ударов. Да у Ли череп оказался крепкий, осмысленность где-то не третий день появилась, а там он и заговорил, слава богам, вспомнил Марта и все, что было. Узнал, что в плену, только головой качнул, плохо, мол, к хартингам – да живыми… Однако углубляться не стал. Март догадывался: Ли знает больше, чем говорит, потому что всегда так бывало, но действительно важными вещами он с Мартом делился. И то правда: зачем, например, знать заранее, как тебя казнить станут? Приведут на эшафот, поймешь. А рано или поздно приведут. Хорошо б, если вместе.
Ну вот, факелы замелькали – подъем. Сейчас жратву принесут. Март первым пробежался до отхожего ведра – хоть брызги не полетят, Ли за ним пристроился, отчаянно зевая. Народ просыпался, кто с оханьем, кто с руганью, кто молча. Стражники – все как есть хартинги, то ли никто к ним на службу не шел, то ли сами не брали – притащили корзину с хлебом и ведро с чаем. Завтрак… он же обед. К вечеру принесут ту же корзину с хлебом и пару ведер с тем, что самые большие выдумщики называют супом. Ох, чего только из этого «супа» не вылавливали: волосы, кости голые, словно их уже собаки поглодали, куски дерева, ошметки какие-то, вот только мяса не бывало, если, конечно, червей да тараканов не считать. А с них навару…