Игры с Вечностью
Шрифт:
– Не злись, - Анна опустила взгляд.
– Очень хорошо, что ты был там.
– Да. Иначе ты бы уже была в трюме корабля, и тебя везли бы в Стамбул или Бухару на невольничий рынок. Больше испанцев блондинок ценят только мавры и арабы, а слава о твоей красоте могла выйти и за пределы Севильи. За такую прекрасную девушку отвесили бы золотом меру в твой вес.
– Да, я слышала о торговле невольниками, мне отец рассказывал. Так вот откуда те двое.
– Я уверен в этом. Слушай, ты сказала, что настоящие мужчины ждут на улице... твои слова?
– Мои, но не...
– Ты меня там видела, как мне кажется. Значит, ты тоже кого-то высматривала и ждала? Разве нет?
– Виттор горько ухмыльнулся. Он давно хотел спросить это, но привык всегда выдерживать мысль, занимавшую его, до того времени, когда человек будет не готов отвечать. В таких неудобных положениях, люди
Анна хотела что-то сказать, и улыбнулась для того, но улыбка чуть заметно дрогнула, и Виттор все понял без слов. Он знал свою правоту. Юная красавица тоже догадалась, что ее разгадали, и не стала врать.
– Высматривала. Это что-то меняет?
– она погрустнела.
– Я не спрашиваю, кого, но ответь, ради всех святых, не меня ли?
– Виттор не стал скрывать накипевшего. Будь что будет, уж лучше сразу и навсегда, чем медленно и мучительно.
Она опустила голову. Она думала. Анна знала, что все решается в эту секунду.
– Я люблю тебя, Анна Доминго. Если не меня ты ждала, то я допиваю вино и ухожу отсюда навсегда. Не томи, мне это важно.
– Тебя. Я тебя ждала. Я думала, что забуду тебя, занимавшего все мои мысли, если не увижу в течение пары недель, но ошибалась. Я скучала по тебе. То, что я тебе не безразлична, я почувствовала почти сразу, еще при первом свидании. И, конечно же, тайно ждала, что ты тоже придешь, как и все остальные под окно и будешь петь серенады...
– Чтобы разочароваться и забыть?
– Ох. Если бы знать. Я просто хотела тебя видеть, но не исключено, что тогда бы ты стал как все, и наскучил.
– Ты боишься своих чувств, потому и думаешь что говорить. Выдерживаешь паузы, прячешь глаза. Не надо, я тоже боюсь глубины моего сердца. Это нормально, я тоже люблю впервые, - он взял ее руку.
– Я не знаю, люблю ли я тебя, но я знаю, что с тобой рядом мне не надо больше ничего в этой жизни, - она подняла чарку.
– Спасибо за это. Когда вернется твой отец?
– Послезавтра.
– Утром я пришлю тебе двоих слуг, пусть охраняют на всякий случай, мало ли что. Через два дня жди сватов. Ты же выйдешь за меня замуж?
– он нежно посмотрел ей в глаза.
– Выйду...
– тихо и как-то стеснительно сказала она.
Виттор ушел, и утром доложил отцу, что собрался жениться. Отец сначала кивнул, радостно приобнял сына, сказав, что хочет увидеть внуков, а уже после этого спросил, на ком сын остановил свой выбор. Выбор сына он одобрил, и обещал прийти к отцу Анны через день, после его возвращения из Кармоны. Так все и завертелось. Себастьян Доминго принял Алехандро с распростертыми объятиями, уже зная обо всем от дочери. К согласию пришли сразу же, и Себастьян попросил три месяца, чтобы собрать приданное. Видеться до свадьбы он не запретил, но при всех встречах, как того требовал этикет, присутствовала дуэнья...
И вот, оставалось две недели до свадьбы. Виттор поехал в Кордову за партией кож, и возвращался обратно, домой, полный надежд и радостных мыслей. В ту ночь он со слугами заночевал в Кармоне, и проснулся раньше всех, чтобы полюбоваться рассветом. Гребное судно с грузом купленных кож сплавлялось по Гвадалквивиру, на нем поехал приказчик отца. Виттор же любил путешествия по суше, не вынося сырости и качки. В Кордове он пробыл три дня, остановившись у троюродного дяди. Ему всегда нравилось бывать у него, играя с подрастающими племянниками, пусть и четвероюродного родства, или сидеть в беседке, слушая истории дяди о многочисленных военных походах, в которых тот участвовал, и легенды старины. Это были незабываемые вечера...
Из приятных мыслей Виттора вырвал силуэт всадника, во весь опор скачущего с юга, по дороге из Севильи. Встающее солнце отлично подчеркивало силуэт, и в его рассветном, красноватом свете четко выделялась пыль, которую скачущий поднимал. Ничего особенного в этой картине не было, но у Виттора де Ихо тревожно сжалось сердце от внезапно накатившего нехорошего предчувствия. Своим предчувствиям он доверял, ведь интуиция его никогда не подводила, не раз спасая жизнь в трудных ситуациях. Виттор застыл неподвижно. Постоялый двор находился в пяти метрах от дороги, и всадник неминуемо заметит его, равно как и Виттора. Если искали его, то мимо не проедут. Скачущий приближался, и когда он находился в ста метрах, и начал доносился стук подков, что-то знакомым показалось в этом силуэте де Ихо. Лица видно не было, так как всадник наклонил олову, смотря за дорогой. Берет с широкими полями, черный дорожный плащ, и конь белой масти. Конь был не из дешевых, настоящий Андалузский жеребец, статный и сильный, да и всадник тоже не был простым крестьянином. До всадника оставалось метров двадцать, и Виттор крикнул, узнав наездника.
– Карлос! Карлос! Почему ты здесь?
Всадник поднял голову, и поскакал прямо к Виттору, останавливая коня. Карлос де Ихо выглядел взволнованно, круги под глазами говорили, что он не спал больше суток. Он остановился возле брата, подняв коня на дыбы.
– Отец?
– Виттор очень волновался. Он понимал, что брат с добрыми вестями не прискачет к нему.
– Нет!
– Голос Карлоса был хриплым, сорванным, Виттор его почти не узнал.
– Анна... Томас де Торквемада.
– Только и сказал брат, и замолк, сам боясь своих слов.
Виттор осел на траву. Ему очень захотелось заплакать, но слез не было. Каждый испанец знал Томаса де Торквемаду, не в лицо, а по его делам. Торквемада родился в 1420 году, с юности отличаясь благочестием и фанатичной верой. Лет в двадцать он вступил в новый для тех времен монашеский орден доминиканцев, отличающийся крайним аскетизмом даже для века, когда фанатичной верой католическую Испанию удивить было почти невозможно. Торквемада удивил, и еще как, правда, со временем. А пока слава о его благочестии распространилась сначала среди монахов, а потом дошла и до молодой королевы Изабеллы Кастильской. Та не раз предлагала Торквемаде различные посты, но тот неизменно отказывался, пока она не предложила ему стать личным духовником. Этот пост он принял с радостью и постепенно приобрел над ней то влияние, какое потом, в другие времена, будут иметь Бирон при дворе Анны Иоанновны, Дрейк при Елизавете Английской, Потемкин при Екатерине Великой и Распутин при дворе Николая II. Не без его участия за Изабеллой закрепилось второе прозвище - Изабелла Католичка. Все самое страшное для Испании началось, когда в 1483 году Торквемада был назначен Великим Инквизитором Испании. За пятнадцать лет правления тайным трибуналом это чудовище лично приговорило к сожжению на костре - аутодафе, 17 000 человек, и еще 97321 человек по его приказу подверглись различным наказаниям. В то время под словосочетанием "различные наказания", подразумевалось, что людям была оставлена жизнь, но что творилось с их истерзанными пыткой телами, без дрожи смотреть невозможно. После испанского сапожка человек хромал до конца жизни, если ему не отрезали раздробленную ногу с перемолотыми костями, чтобы не было гангрены. После дыбы руки уже не поднимались, так как порванные сухожилия не срастаются. После пытки каленым железом на теле до смерти оставались страшные отметины, которые, вдобавок, присыпали солью. Это была только часть того, что придумал воспаленный и безумный мозг человека для жестокости по отношению к собратьям. В арсенале палачей и тюремщиков той эпохи имелось столько орудий пыток, что они занимали огромные помещения. Это было ужасно. Две истины знал каждый - попавший в руки инквизиции человек уже никогда не будет прежним, меняясь в корне как телесно, так и духовно; и еще - если ты не король Испании, то от костра и пыток ты не застрахован. Попасть могли за любую оплошность и просто по подозрению в сношениях с нечистой силой. Инквизиция считала, что женщина по своей природе есть вместилище порока, и виновна хотя бы за это. 99 процентов сожженных на костре были женщины, в большинстве своем молодые и красивые. Торквемада особенно старался в этом, так как женщин ненавидел люто.
Это все прекрасно знал и Виттор. Поэтому у него была такая реакция на известие. Анну могло спасти только чудо.
– За что?!
– В этом крике прозвучало столько дикой, первозданной, животной боли, что Карлос испугался за разум брата. Так ревет медведица, стоя над мертвым медвежонком, и если кто-то слышал этот рев, он его уже не забудет.
А слез все не было. Глаза, казалось, сейчас вылезут из орбит, но они были сухи. Виттор выл, выл тихо и протяжно. Это был и хрип, и стон, и вой. Все смешалось в этом нечленораздельном звуке, который человек по своей природе издать не может. Карлоса пробил озноб от этого, и он в ужасе смотрел на брата. Сказать, что за всю жизнь он такого не видел, значило бы просто многозначительно промолчать. Боль ощущалась физически, казалось все тело горит, голова звенела, а сердце стучало как бешеное, отдавая в ушах. Прошло не больше минуты, и Виттор смолк. Он с силой поднялся на ноги, как пружина, подскочив на месте, и ухватившись за ствол молодого дуба, сломал его. Виттор при этом рычал, в бешенстве ворочая белками. После этого его гнев неожиданно стих, как будто щелкнули выключателем. Он быстро пошел в сторону конюшни, где спали слуги, и ударом ноги открыл воротину.