Игры Сатурна. Наперекор властителям
Шрифт:
— Времена меняются. Многое изменилось с момента, когда она была написана, — сказал Лэмберт, — Но я не буду разводить с тобой юридических споров. Итак, сколько стрелков и лучников в твоей роте?
Тишина.
— Ты можешь здорово облегчить себе жизнь, — продолжал Лэмберт, — Мы же не требуем, чтобы ты кого-то предавал! Мы лишь хотим, чтобы ты подтвердил кое-какие сведения, которые у нас уже есть и так.
Парень сердито помотал головой.
Лэмберт сделал знак одному из конвоиров. Тот шагнул пленнику за спину и начал заворачивать ему руку.
— Эчеварри бы так со мной не поступил, — пробормотал парень побелевшими губами.
— Еще бы, — отозвался Лэмберт. — Ты же его человек.
— А ты думал, что мне хотелось бы быть просто каким-то номером в дурацком списке в Сан-Франциско? Да, черт побери, я — человек моего боссмена!
Лэмберт снова сделал условный жест, и конвоир еще сильнее заломил пленнику руку.
— Отставить! — взорвался Дэниэлис, — Прекратите это немедленно!
Рядовой отпустил руку пленника с удивленным видом. Пленный втянул воздух с приглушенным всхлипом.
— Я вам поражаюсь, капитан Лэмберт! — произнес Дэниэлис. Он почувствовал, что краснеет. — Если это — обычная для вас практика, то обещаю вам трибунал.
— Да что вы, конечно же, нет, сэр! — тонким голосом начал Лэмберт, — Клянусь! Просто… они не желают разговаривать. Почти каждый. Что же мне делать?
— Придерживаться правил и военных законов!
— С мятежниками?!
— Уведите этого человека! — коротко приказал Дэниэлис, и конвоиры поспешили выполнить его приказ.
— Мне очень жаль, сэр, — промямлил Лэмберт, — Наверное… Ну, должно быть, я просто потерял слишком много товарищей. Я ужас до чего не хочу потерять еще больше, просто из-за отсутствия информации!
— Я тоже, — В Дэниэлисе поднялась волна сочувствия. Он присел на краешек столика и начал скручивать сигарету, — Но, видите ли, это не обычная война. И поэтому, как ни парадоксально, нам следует придерживаться конвенций еще более тщательно, чем когда-либо раньше.
— Я не совсем понимаю, сэр.
Дэниэлис закончил скручивать сигарету и отдал ее Лэмберту — символический жест, вроде оливковой ветви… Он начал тут же скручивать для себя другую.
— Мятежники вовсе не считают себя мятежниками, и если посмотреть на это с их точки зрения, то они совершенно правы, — сказал он, — Они верны традиции, которую мы пытаемся обуздать, а в конечном итоге искоренить вовсе. Давайте смотреть в глаза правде: типичный боссмен — неплохой руководитель. Может, он и потомок какого-то разбойника, захватившего власть при помощи грубой силы во времена хаоса, но к сегодняшнему дню этот род уже успел связать себя множеством уз с краем, которым владеет. Он знает этот край и этот народ. Он является живым олицетворением этого сообщества и всех его достижений, его обычаев и жизненных устоев. Если у кого-то неприятности, ему не надо обращаться к безликому бюрократу. Ему нужно идти прямиком к своему боссмену. Его обязанности точно так же четко определены, как и твои собственные, и они куда обременительней твоих, чтобы скомпенсировать разницу в привилегиях. Он — боссмен — ведет тебя в битву и возглавляет любую церемонию, придающую смысл и значение твоей жизни. Ваши родители работали и развлекались вместе, так же как и их предки на протяжении двухтрех сотен лет. Земля живет памятью о них. Ты и боссмен — свои люди…
Конечно, это должно быть искоренено, чтобы мы могли продвинуться на следующую, более высокую ступень. Но мы не добьемся этого, отчуждаясь от всех и каждого. Мы — не армия завоевателей, мы — скорее нечто вроде Службы правопорядка, утихомиривающей народные волнения в каком-нибудь городе. Оппозиция — неотъемлемая часть и порождение нашего собственного общества.
Лэмберт зажег для него спичку и дал ему прикурить. Он глубоко затянулся и закончил:
— Возвращаясь к действительности, я также хотел бы напомнить вам, капитан, что федеральные войска, как фэллониты, так и бродскисты, не так уж велики. Мы — лишь немногочисленный срез населения. Кучка отпрысков военных династий, незадачливые крестьяне, беднота из городков, авантюристы и парни, которые привыкли видеть в своем полку тот символ духовного родства, который они не нашли на гражданке.
— Боюсь, ваши слова выше моего разумения, сэр, — сказал Лэмберт.
— Черт с ними, — вздохнул Дэниэлис. — Просто постарайтесь усвоить, что вне сражающихся армий существует куда больше бойцов, чем в них. Если только боссменам удалось бы организовать централизованное руководство, это был бы конец армии Фэллона. К счастью, этому препятствует избыток провинциального самомнения и слишком обширная география, разделяющая их между собой, если, конечно, мы не вызовем волны народного гнева своей жестокостью. Вот, что мы должны стремиться вложить в голову простого землевладельца да и обычного боссмена, если уж на то пошло: «Да эти фэллониты — не такие уж плохие ребята, и если мне удастся занять правильную позицию в отношении их, я ничего не рискую потерять, а напротив, возможно, смогу кое-что приобрести за счет тех, кто ведет с ними непримиримую борьбу…» Неужели не понимаете?
— Гм, да… Думаю, понимаю.
— Вы не глупы, Лэмберт. Вам ни к чему выбивать информацию из пленников. Вам следует вытягивать ее хитростью.
— Я буду стараться, сэр.
— Отлично! — Дэниэлис глянул на свои часы, врученные ему, согласно давней традиции, вместе с личным оружием при производстве в офицеры. (Такие вещи были недоступны из-за своей цены обычному человеку. Похоже, так было не всегда в век массового производства, возможно, в будущем…) — Что ж, мне пора. До встречи.
Он покинул палатку в несколько лучшем расположении духа, чем был прежде. «Сомневаюсь, чтобы у меня был врожденный дар проповедника, — мысленно признался он самому себе, — и мне никогда не удавалось внести свою лепту в застольный офицерский треп, да и многие шутки до меня доходят позже, чем до других, но уж если мне под силу донести до кого-то идею, действительно имеющую значение — и на том спасибо!» До него донеслись звуки музыки от круга людей, обступивших солдата, играющего на банджо, и он поймал себя на том, что начал насвистывать мелодию. Здорово все-таки, что остался хоть какой-то моральный дух после Марикопы и марш-броска на север, о цели которого так никто и не был поставлен в известность.
Штабная палатка была достаточно велика, чтобы называться павильоном. При входе стояла пара часовых. Дэниэлис был в числе последних, пришедших на совещание, и потому оказался за дальним краем стола, лицом к лицу с бригадным генералом Перезом. В воздухе клубился сигаретный дым и слышался приглушенный гомон, но лица у всех были напряженными.
Когда в палатку вошел человек в синем балахоне с эмблемой «Инь и Янь» на груди, все разговоры мгновенно прекратились, и в палатке воцарилась гнетущая тишина. Дэниэлис поразился, узнав в вошедшем философа Вудворта. Последний раз он видел его в Лос-Анджелесе и полагал, что тот останется в тамошнем Централе эсперов.