Игры Сатурна. Наперекор властителям
Шрифт:
— Именно этот захолустный мирок разрастется с тем, чтобы в один прекрасный день поглотить всю эту Галактику.
— Да, да, да. Знаю. Думаешь, почему я избрал своей профессией психодинамику? Зачем я здесь нахожусь, изучая методы манипулирования судьбой мира, к которому не принадлежу? «Чтобы создать союз всех чувствующих существ, где каждая присоединившаяся к нему раса является очередным шагом к господству жизни во Вселенной»… Красивый лозунг! Но на деле, похоже, лишь немногим избранным расам предоставляется свободный выход в эту самую Вселенную!
— Ничего подобного, Мвер. Рассмотрим тех, кем по вашему определению мы в настоящий момент «манипулируем». Отметим, как они распорядились открытой ими ядерной энергией. С их темпами она вновь появится у них через один-два века. Вскоре после того, как это произойдет, они начнут строить космические корабли. Даже принимая во внимание тот факт, что временная задержка, сопутствующая межзвездным контактам, снижает остроту их последствий, не стоит забывать, что такие последствия имеют тенденцию накапливаться. Неужели ты хотел бы, чтобы эта стая хищников получила свободный доступ в Галактику?
Да ни за что! Пусть они сперва внутренне цивилизуются, а уж тогда мы посмотрим — можно ли им доверять. Если нет, то, по крайней мере, они обретут счастье на собственной планете, ведя тот образ жизни, что будет разработан для них с учетом рекомендаций самой Великой Науки. Помни: в них с незапамятных времен живет стремление к установлению всеобщего мира на Земле, но это — как раз то, чего им никогда не добиться самостоятельно. Я не претендую на то, чтобы называться замечательным парнем, Мвер. Однако работа, которую мы выполняем, заставляет меня чувствовать себя не таким уж бесполезным в этом мироздании.
Многим этот год принес стремительное повышение в звании, так как потери, в том числе и среди командного состава, были огромны. Капитан Дэниэлис получил майора за свою ключевую роль в подавлении восстания горожан Лос-Анджелеса. Вскоре состоялась битва при Марикопе, когда в кровопролитном сражении лоялистам так и не удалось отбить у повстанцев долину Сан-Хуакин, а его произвели в подполковники. Армии было приказано двигаться на север, и они настороженно шли вдоль линии прибрежных скал, каждую минуту ожидая нападения с востока. Но бродскисты, похоже, были заняты в это время укреплением своих позиций на захваченной территории. Много хлопот им доставляли набеги партизан и упорное сопротивление, с которым они сталкивались в боссменских владениях. После одной из особенно напряженных стычек они решили дать себе передышку, встав лагерем неподалеку от Пиннаклз.
Дэниэлис шел через лагерь мимо палаток, выстроившихся плотными рядами между орудиями. Повсюду уставшие люди спали, разговаривали, коротали время за карточной игрой или просто разглядывали голубое небо. В душном воздухе стоял едкий запах разогреваемой на кострах пищи, конского пота, навоза, оружейной смазки и сапожной ваксы. Зелень окрестных холмов тут и там перемежалась участками пожухлой от летнего зноя травы. До совещания, созванного генералом, ему было нечем заняться, но он не находил себе места, движимый непонятным беспокойством.
«Ребенок Лоры уже родился, — думал он, — А меня даже не было рядом! Хотя мне еще повезло, — напомнил он себе, — Я по крайней мере цел и невредим». Он вспомнил Джакобсена, умиравшего у него на руках под Марикопой. Он никогда не думал, что у человека может быть столько крови. Хотя, возможно, когда твоя боль так велика, что тебе не остается ничего, кроме дикого крика вплоть до последнего момента, когда наконец опускается окончательная мгла, ты уже перестаешь быть человеком…
«Господи, а ведь когда-то я видел в войне какую-то привлекательность! Голод, жажда, ужас, увечья, смерть и вечное однообразие и скука, постепенно превращающие людей в скот… Все, с меня довольно! После войны займусь бизнесом. Экономическая интеграция, которая обязательно последует за развалом боссменской системы, даст человеку множество возможностей для выдвижения, но достойного, а не с оружием в руках…» Дэниэлис сообразил, что его внутренний монолог полностью повторяет мысли месячной давности. Впрочем, о чем еще, черт возьми, здесь оставалось думать?
Его путь пролегал рядом с большой палаткой, где обычно велся допрос военнопленных. Сейчас двое рядовых вели туда очередного пленника. Этот парень был плотного телосложения, светловолосый и с угрюмым выражением лица. Помимо сержантских нашивок, единственным знаком его армейской принадлежности была бляха с гербом Уордена Эчеварри — боссмена, которому принадлежала эта часть прибрежных гор. «Судя по внешности, — наверняка вчерашний мирный лесоруб, — догадался Дэниэлис, — и солдат личной армии в любое время, когда что-то угрожает интересам Эчеварри…» Его взяли в плен во время вчерашней стычки.
Подчинившись внезапному импульсу, Дэниэлис направился вслед за ними. Он вошел в палатку, как раз когда капитан Лэмберт, грузно восседавший за переносным столиком, покончил с вступительными формальностями и начал потихоньку зеленеть от злости.
— Гм, сэр? — Он попытался подняться из-за неудобного стола.
— Вольно, — сказал Дэниэлис, — Просто решил зайти послушать…
— Ну, постараюсь устроить вам хорошее шоу. — Лэмберт вновь уселся и посмотрел на пленного, который стоял между двумя конвоирами, набычившись и широко расставив ноги, — Так, а теперь, сержант, мы хотели бы узнать несколько интересных вещей.
— Ничего я не обязан говорить, кроме своего имени, звания и названия родного города! — прорычал сержант, — Я их вам уже назвал.
— Гм-м. Тут можно поспорить… Ты ведь не солдат иностранной державы. Ты — участник мятежа против правительства собственной страны.
— Черта с два! Я человек Эчеварри.
— Ну и что?
— А то, что мой арбитр — тот, кого назовет Эчеварри. Он сказал — Бродский. А, значит, мятежники — вы.
— Законы поменялись.
— У твоего вонючего Фэллона нет никакого права менять законы. Тем более раздел Конституции. Я не какой-то там темный горец, капитан. Я отходил свое в школу. Да и хозяин наш каждый год читает народу выдержки из Конституции.