Игры Сатурна. Наперекор властителям
Шрифт:
— Тогда, ты полагаешь, нам не потребуются органические тела?
— Боюсь, что нет. На самом деле радиация…
— Конечно. Понятно. Но черт побери, в следующий перелет я настаиваю на том, что, прибыв к месту назначения, я, возможно, просто потребую их.
Она сказала мне однажды, когда мы были еще в Солнечной системе, после того как мы в первый раз осуществили на практике наше воплощение в плоть:
— Это походит на то, как будто снова занимаешься любовью.
Они не были любовниками в своих первоначальных жизнях. Он — американец, она — из Европы, они служили в космических агентствах в своих конфедерациях, и никогда у них не было случая быть в одном и том же совместном предприятии. Так, они встречались только совершенно случайно и нерегулярно на профессиональных съездах или торжественных
Она перестала ими заниматься и засела за лабораторный стол гораздо раньше, чем это сделал он; выйдя замуж за Олафа и желая иметь детей. Олаф же некоторое время продолжал работать на лунном «шаттле». Но это было далеко не то же самое, что стоять на пике Риа под кольцами Сатурна или следовать миллионы километров за хвостом кометы, горя тем же огнем, что и сами ученые, когда делали свои открытия. Тогда он подал в отставку и присоединился к Корине в одной из команд инженеров, участвующих в межпланетном проекте. Они вместе сделали важный вклад, пока она не заняла административный пост. Это интересовало ее гораздо меньше, но она справилась с работой на удивленье хорошо, поскольку считала этот пост средством для подведения итогов — авторитет, влияние. Олаф оставался на работе, которая ему нравилась больше всего. Их домашняя жизнь сложилась счастливо.
В этом отношении Джоэл поначалу отличался от нее. Пилоты далеких экспедиций (а на его долю выпало гораздо больше должностей) могли редко надеяться завести семью. Вначале он попытался поиграть в эти игрушки, но, после того как прочувствовал боль одиночества и расставаний, заставил женщину, которую любил, развестись с ним, он последовательно сменил целый ряд любовниц. Он старательно объяснял им, что ничто и никто не сможет удержать его от полетов, пока он должен это делать.
Это оказалось не совсем правдой. Достигнув определенного пенсионного возраста, когда можно не вставать с печи, он обманным путем продержался еще несколько лет в небе. Но к тому времени сокращение финансирования на космос достигло большого размаха. Те, кто еще считал, что у человека есть дела над Землей, соглашались с тем, что оставшиеся средства лучше уж потратить в основном на исследование планет. Как и Корина, Джоэл понял, что и для него это был верный выход. Он поступил в американскую команду этого предприятия. Опыт и природные таланты способствовали в огромной мере его работе с управляющими приборами и навигацией.
В процессе этой работы он познакомился с Мэри. Он был знаком со многими женщинами-астронавтами, и в основном они нравились ему как личности — но гораздо больше его привлекали их тела, а долгие поездки и неизбежная беспорядочность не способствовали постоянным отношениям ни с их стороны, ни с его. Мэри использовала свои рефлексы и стойкий характер для работы тест-пилотом на экспериментальных космических кораблях на земной орбите.
Но это вовсе не означало, что она не могла разделить с ним мечты. Джоэл основательно влюбился в нее. Их брак также оказался счастливым.
Ему было сорок восемь лет, а Корине — шестьдесят, когда сообщили официально: теперь существует оборудование и возможность добраться до звезд. Необходимо только несколько лет для доводки и пара квалифицированных добровольцев.
Это и в самом деле,как будто занимаешься любовью снова. Как защемило сердце, когда первый раз мы поняли, что вторая планета имеет атмосферу, пригодную для человека! Ничто не сможет создать такого чувства, кроме живого тела. Те месяцы, после того как Джоэл вышел на ее орбиту, мы наблюдали, фотографировали, подвергали спектральному анализу, измеряли, собирали образцы, вычисляли, в основном считывая то, что регистрировали приборы, но иногда просто подсоединяясь
Почему это я думаю о волосах, о коже, сердце, любви, я, чье тело заключено в металл и синтетический материал и призрачный танец электронов? Почему же я помню Олафа с такой неимоверной ясностью?
Я полагаю, что он умер задолго до Корины. Мужчины обычно умирают раньше. (Во всяком случае, что имеет смерть против женщин?) Потом потянулось время до тех пор, пока она не смогла уйти вслед за ним; и несмотря на факсы, и дневники, и всю другую ерунду, которую изобрело человечество, я думаю, что он медленно превратился в неясные очертания, которые никогда больше не смогут приобрести свою ясность, разве что во сне. По крайней мере, в соответствии с моими криогенными воспоминаниями, которые не запрограммированы на ложь. Я помню, как постаревшая Корина однажды поняла, потрясенная, что ей не осталось ничего, кроме постаревшего Олафа, что от молодого Олафа остались только слова, и она больше никогда не сможет ни увидеть, ни почувствовать его молодым.
О, она любит его теперь несомненно глубже, чем она — прежняя — была способна любить его тогда, после всех их совместных радостей, печалей, страхов, трудов, надежд, веселых маленьких глупостей, которые гораздо чаще вспоминаются сквозь годы, чем большие события, — да, их ссоры и размолвки друг с другом, их незначительные и быстрые связи с другими, которые каким-то образом всегда были связями, как бы между ним и ею, — она любила своего старого мужа, но потеряла молодого.
Несмотря на то, что я воссоздал его в своей ничего не забывающей новой памяти. А вместо него ей дали Джоэла или же… Ну почему я думаю об этой ерунде?
Олаф — прах.
Тау Цети — огонь.
Но это не такой огонь, как у Солнца. Он — холоднее, желтее, в нем есть что-то осеннее, даже вопреки тому, что эта звезда переживет родную планету человека. Я не думаю, что такая несхожесть будет также заметна человеческому глазу. Я знаю весь ее спектр. (Насколько тоньше может теперь чувствовать Джоэл! Для меня, любое солнце — единственное во Вселенной, для него же — каждая планета, которую можно считать таковым.) Органическое тело — мозг более абстрактны и более специфичны, чем его…как для меня тот Джоэл, что передо мной. (Я помню, помню, как шагал по дороге в Дельфы, помню игру мышц, хруст под подошвами, льющийся солнечный свет и палящий зной, жужжание пчел над диким чабрецом и розмарином, вкус пота на верхней губе и то потрясающее погружение в долину, где Эдип встретил своего отца…Будучи машиной, я не испытывал этого всего, как описал словами. Тут было бы столько всяких излучений, сил, сдвигов и субстанций, которых Эдип и не чувствовал никогда. Но разве от этого она стала менее прекрасной? Разве глухой человек, неожиданно излечившийся, становится менее чувствителен ко всему, только из-за того, что после этого его мозг просто дает его глазам меньше времени?)
Ну, мы скоро узнаем, как живая плоть почувствует жизнь на планете тау Цети.
У нее не такая белизна и голубизна, как у Земли. У нее зеленоватый оттенок, равный Земле по яркости и изумительности, и две луны для двоих влюбленных, которых я, сентиментальный старый пень, вообразил. Однако сходство может оказаться фатальным. Но Джоэл сказал в своей милой строгой манере:
— Последние данные убедили меня. Тропики — это то место, где ходят с короткими рукавами. — Мозг его ухмыльнулся, как прежде ухмылялось его лицо, я уверен, — Или голышом. Это стоит посмотреть. Однако я уверен, что органические тела смогут там лучше справиться с задачей, чем любые другие из наших тел.
Был ли я единственным, кто продолжал сомневаться, потому что я был тем, кто слишком сильно желал этого? Что-то вроде страха обуяло меня.
— Мы уже знаем, что они не найдут там ничего, пригодного для еды, в той биохимической среде…
— Именно по этой причине, — напомнил корабль не столько из необходимости здравого смысла, а из сострадания, — ничему местному, такому, как микроорганизмы, нельзя позволить попасть на эту планету. Условия для их выживания отличные. Дать им концентрированные пищевые припасы, инструменты и все остальное, что у нас для них имеется.