Игры современников
Шрифт:
После этого я повалился на кровать и окунулся в доносившийся с улицы в мою темную комнату шум просыпающегося Мехико. Ты даже представить себе не можешь, сестренка, какими разнообразными звуками наполнен Мехико на рассвете и какой чудовищной силы достигает шум в своей высшей точке. Там, где я живу, источник его – автобусы. За окном, совсем не заглушающим звуков, сворачивая с улицы Инсургентов, на улицу Нуэво-Леоне поднимаются автобусы. Укрыться от рева моторов в постели, естественно, невозможно. Я прекрасно помню день, когда вскоре после приезда в Мехико перебрался в эту комнату. На рассвете, разбуженный чем-то ужасным, я в панике вскочил с кровати: нужно было срочно спасаться – то ли от землетрясения, то ли от наступления танковых бригад восставшей армии. Я бросился к окну и сквозь щель в шторе увидел всего лишь автобус, который поднимался по улице, оставляя за собой шлейф густого черного дыма. В переполненном автобусе я рассмотрел
Автобус, битком набитый рабочими-метисами. Картина показалась мне зловещей, она напомнила об историческом факте: при завоевании нового материка огромное число довольно тщедушных индейцев обрекали на непосильный труд, и они погибали. Ассоциация была тесно связана с моими мрачными смутными мыслями о тех, кто в период основания нашего края стал пленниками, и об их потомках – жертвах гонений.
Предание гласит, что в период основания нашего края произошло расслоение на два племени: на жителей горного поселка и жителей долины. Целью такого разделения в нашем замкнутом районе было, скорее всего, установление системы брака между этими двумя сообществами. Но было еще и третье племя – племя изгоев, выделившееся из этих племен. И если это третье племя изначально не состояло в кровном родстве с двумя другими, то именно с ним следовало заключать брачные союзы – это было бы вполне естественно. В таком случае половина жителей нашего края – полукровки, ведущие родословную от этого третьего племени. Так же как в Мексике, огромный процент населения – метисы. И таким образом, если по-новому оценить версию о существовании гонимых, не исключено, что все они окажутся метисами, которые большую часть крови унаследовали от третьего племени. Когда окончилась война, у нас еще оставалось несколько гонимых семей – в них молча тыкали пальцем, – и я помню, эти мужчины и женщины были столь немощными, истощенными, что меня просто передергивало при одном взгляде на них. Во время обследования, проведенного в средней школе после войны, у четверых учеников обнаружили туберкулез. Все они были детьми из семей, которых тайно выделяла молва, двое из них через несколько лет умерли. Чувство вины по отношению к третьему племени подкреплялось еще одной преследовавшей меня мыслью, в которой переплетались реальность и сон.
Из нашей долины, через окружающие ее поля я вступаю в фруктовый сад и редкий смешанный лесок, а оттуда – в посаженный нашими жителями криптомериевый лес. Это воспоминание, сестренка, и сейчас еще часто возвращается ко мне. Мне вспоминается, как я поднимаюсь в гору до самой Дороги мертвецов, отделяющей непроходимый девственный лес – его почему-то называли рощей – от места нашего обитания. Когда я поехал в Тётёванка и узнал, что широкая, мощенная камнем дорога, проходящая мимо пирамиды Солнца и ведущая к пирамиде Луны, как и наша, именуется Дорогой мертвецов, я сразу же ощутил трепет сродни тому, в который меня, еще совсем ребенка, повергала тоже мощенная камнем, но узенькая, не идущая ни в какое сравнение с этой, Дорога мертвецов в нашем крае.
Это произошло в самый разгар войны. Однажды я, в полном одиночестве, добрался до Дороги мертвецов и пошел по камням, которыми она была вымощена. То, что я предпринял, сестренка, было настоящей авантюрой, о которой ребята из долины и горного поселка только мечтали, но на которую ни один бы из них не решился. Я размеренно шагал по Дороге мертвецов, разделявшей лесные владения и владения человека. Лес был справа от меня, долина – слева, но склон порос таким густым кустарником, что увидеть ее за зеленой стеной было невозможно. А лесная даль, точно крышкой, была прикрыта густой кроной деревьев. В девственном лесу, который мы намеренно называли рощей, росли могучие деревья: толстенные стволы походили на колоннаду, увенчанную плотной крышей из густой зелени; ее пронизывал желтоватый свет. Я шел, заставляя себя не смотреть в ту сторону, но лес неумолимо, точно магнитом, притягивал мой взгляд. В поле моего зрения то и дело попадали какие-то большие черные фигуры. В конце концов мне пришло в голову, что это призраки «больших обезьян». Онемев от испуга, я припустил наутек, но не назад по Дороге мертвецов, а напролом сквозь зеленую стену слева. Кустарник на склоне оказался редким, и мое падение задержали только густые ветви старых толстых деревьев, росших на ровной площадке утеса.
Дед Апо и дед Пери пришли на помощь к запутавшемуся в ветвях жалкому мальчишке. Они и предположить не могли, что я – из неосознанной тяги к покаянию – поднялся на Дорогу мертвецов, и лишь случайно, вынеся во двор телескоп для каких-то своих наблюдений, вдруг заметили меня на опасном крутом склоне. В страшном сне, который после того рискованного предприятия привиделся мне, спасенному дедом Апо и дедом Пери, созидатели, ведомые Разрушителем, как настоящие завоеватели двигались по Дороге мертвецов. Они убивали «больших обезьян» – коренных жителей этих мест. Истекающие кровью «большие обезьяны» прятались за стволами поваленных деревьев и скалами и обреченно ожидали смерти…
После недолгого сна я проснулся от шума, доносившегося со двора. В гараже, расположенном в первом этаже дома, сын управляющего разогревал моторы оставленных там машин. Потом я снова заснул – новый сон еще сильнее взволновал меня. Во сне, который привел меня в такое волнение, я с полутемной лестничной площадки заглядываю в приоткрытую дверь, откуда льется свет. Кто-то, стоящий там в конусе мягкого света с прижатым к груди пластмассовым тазиком, хотя и чувствует, что я смотрю на него из темноты, но не колеблясь выходит из комнаты. И тут же останавливается, пригнувшись. Маленькие круглые груди, почему-то расположенные слишком низко. А внизу живота – совсем невообразимо – то, что выдает мужчину. Хотя я убежден, что это все-таки девушка. Однако опущенное лицо в тени, и рассмотреть его не удается, голова же, смахивающая на мяч для регби, могла бы с одинаковым успехом принадлежать и юноше и девушке…
Я сразу же постиг истинный смысл увиденного сна. Действительно, переспав с Рейчел, я понимал умом, что мне следует относиться к ней с уважением, однако во мне все восставало против нашей близости. Во сне я снова пережил то, что произошло между нами, и как бы в вознаграждение передо мной явилась девушка с прекрасной грудью, но обладающая еще и тем, что является принадлежностью мужчины. Пока это странное существо, полуженщина-полумужчина, выглядывало из приоткрытой двери, я чувствовал, что полностью излечиваюсь от своей мужской слабости. Обретя наконец душевный покой, сопутствующий внутреннему подъему, я был в прекрасном настроении. Я нажал выключатель у изголовья, встал с постели, снял со стены твою фотографию и, стараясь не захватать пальцами, долго и пристально рассматривал обнаженную фигуру…
Благодаря шуму просыпающегося Мехико мне удалось по-новому понять одно из преданий об основании нашего края. После того как были взорваны огромные обломки скал и глыбы черной окаменевшей земли и прошел проливной дождь, созидатели поделили пахотную землю, с которой было смыто все, издававшее зловоние, и начали ее обрабатывать. Пошел в рост и лес на склонах гор, до этого чахнувший от миазмов, стала складываться первичная структура деревни-государства-микрокосма, состоявшей из двух поселков: одного в долине, другого в горах. Однако в тот период в нашем крае стали раздаваться странные звуки. Звуки, напоминавшие подземный гул, то высокие, то низкие, раздавались непрерывно. Они слышались повсеместно – и в долине, и в горном поселке, – но в разных местах воспринимались по-разному. Например, в одном месте они повергали человека в тяжелое уныние, а в другом, наоборот, воодушевляли. Людям было не под силу выносить эти звуки, и многие семьи бросали только что построенные дома и сооружали временные жилища в другом месте, но были и такие, которым непрекращающийся гул не мешал. Это происходило со всеми созидателями и их семьями.
Пока продолжался шум, напоминавший подземный гул огромной силы, первоначальный раздел земли, произведенный созидателями, и распределение работ, тесно связанных с тем, где жила та или иная семья, были полностью пересмотрены. Во время длительного путешествия созидателей в поисках нового мира прочно утвердилась абсолютная власть Разрушителя, а с другой стороны – рухнули социальные устои вассалов старого княжества. Перераспределение земли и построек, которое осуществлялось на основании лишь одного критерия – характера реакции на подземный гул, окончательно стерло прежние социальные отношения.
Окунувшись в несмолкаемый шум Мехико, я глубоко проник в суть этого предания и обнаружил в нем новые грани. Люди, сопротивляемость которых подземному гулу была слаба, сразу же покинули долину, но прижиться в горном поселке, где еще можно было выносить гул, им тоже не удалось. Тогда они перебрались еще дальше и обосновались в девственном лесу – иного выхода у них не было. Стараясь не слишком углубляться в чащу, так, чтобы была видна Дорога мертвецов, они укрылись за поваленными деревьями и скалами и ждали, когда подземный гул прекратится. А за это время их земли были переделены, и, лишившись всего, они превратились в наемных работников жителей долины и горного поселка. Предвидя свою судьбу, они во время подземного гула, длившегося более ста дней, жили в тусклом желтоватом свете, проникавшем в девственный лес, укрываясь там, подобно истребленным некогда «большим обезьянам».