Их последняя встреча
Шрифт:
Я должен снова увидеть тебя. Ты позволишь мне приехать в Нджию? Есть ли такое время, когда Питера там не бывает?
Вряд ли я нормальный человек. Я слишком много курю и тоже слишком много пью. Это, кажется, единственное противоядие. Регина замечает мое безумное состояние, но считает его обычной неудовлетворенностью жизнью. Такое она уже видела раньше и полагает, что это более или менее нормально. Я едва могу разговаривать с ней, да и с любым другим человеком тоже. Я слишком раздражителен; хочу думать только о тебе.
Я работаю. Пишу о тебе. Странно, не о тебе здесь, в Африке, а в Халле. Африку я не понимаю. Когда я что-то вижу (цветущую лобелию, туриста, который устраивает разнос азиатскому лавочнику, гиену, притаившуюся на опушке леса), у меня возникает ощущение, будто я смотрю какой-то странный фильм. Я в нем не участвую. Я не главный игрок. Я зритель. Думаю, это дает мне право критиковать
Спасибо тебе за кисийскую каменную шкатулку. Я всегда буду хранить ее как зеницу ока. Полагаю, это намек на ту шкатулку, в которой, как считается, Магдалина носила драгоценные мази? (Вижу, ты провела собственные исследования.) Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы думать, будто этим жестом ты возвеличиваешь мужчин или одного мужчину, поэтому принимаю подарок как символ любви, чем он и является, — я это знаю. Так или иначе, Бог находится в каждом из нас. Не это ли ты хотела сказать?
В отношении Ндегвы планы такие: «накалять страсти», как тут говорят. Ты будешь 5-го в Найроби? Я в любом случае организую приглашение. Будут присутствовать персонажи, с которыми я хочу тебя познакомить, и прежде всего это Мэри Ндегва, только что опубликовавшая первый сборник своих стихов — острых, суровых и очень ритмичных, что мне нравится. Было бы несправедливо говорить, что она извлекла выгоду из всей этой шумихи, но так оно и есть. Мэри, как прочный корабль в бурю, великолепно выдерживает все качки. Если человек выступает против действий правительства, всегда существует опасность разворошить змеиное гнездо. В данный момент она рискует своей свободой. А я рискую выдворением из страны (до встречи с тобой я бы не слишком возражал против этого; теперь же мне пришлось бы настаивать на том, чтобы и ты ехала домой; но ты не смогла бы, да? — до тех пор, пока не закончится срок твоей работы; насколько строго у вас с этим?). Регине очень не нравится, что я участвую в деле Ндегвы. Она называет это неискренним, и она, конечно же, права, хотя я восхищаюсь Ндегвой и мне очень не нравится то, что с ним случилось. Понятия не имею, что я делаю на этом поле битвы. Думаю, что взялся задело, как человек, решивший одеться по последней моде, и тот факт, что, оказывается, чего-то можно добиться, только посещая торжественные приемы, лишь подтверждает мое убеждение. Что важнее: Регина боится, как бы из-за моего участия ее не выкинули из страны или не отобрали грант. Ндегва, который томится в подземной тюрьме, за то что писал марксистские стихи на языке кикуйю, рискует своей жизнью (к политическим заключенным не очень хорошо относятся, а в кенийской тюрьме даже «хорошее» отношение является большим испытанием). Я надеюсь, мы знаем, что делаем.
Мой «морской пехотинец» из посольства, конечно, не рискует ничем.
Кеннеди прибывает 5-го. «Морской пехотинец» весь на взводе. Днем будет специальный прием, а вечером — торжественный раут, после чего Кеннеди уезжает на сафари (подозреваю, это главная причина его визита). На следующее утро он примет Мэри Ндегву (или наоборот?). Я буду стоять рядом, стараясь быть бдительным и полезным, но все это время думая только о тебе.
Я получил письмо от «Международной амнистии». Как и предполагал, они уже заявили официальный протест.
Мне хотелось бы когда-нибудь написать о мужестве Ндегвы. Я говорил тебе, что мы родились в один день одного и того же года на расстоянии восьми тысяч миль друг от друга? Поразительно думать, что, когда меня принимали стерильные руки врача моей матери, Ндегва появился на свет на циновке из сизаля и его приняли руки первой жены его отца. Я помню, что когда познакомился с Ндегвой, то думал о нас как о двух параллельных прямых, которые пересеклись в Найроби. Он вырос во времена Мау-Мау и в школу пошел только в десять лет из-за царившего в то время хаоса. Ребенком он стал свидетелем казни своего отца у вырытой им же самим могилы. Когда мы узнали друг друга, он уже догнал меня в образовании, более того, намного превзошел. В университете я многому у него научился, причем именно классическим вещам, чего вовсе не ожидал. Я бы хотел написать о нем, сделав упор на контрасте между его прошлым пастуха и нынешним статусом преподавателя университета, рассказать о его юридических баталиях, когда Ндегва не захотел платить своему будущему тестю выкуп за невесту в виде овец и коз, о его тайных полигамных браках, о его убеждении в том, что обмен женами — это освященный веками обычай, и о его мучительном душевном разладе, вызванном слишком стремительным развитием истории и связанном с этим потерями.
Но я не тот человек, который может написать такой портрет. Между нами всегда существовал какой-то барьер, мешала наша неспособность пересечь границу между разными культурами, преодолеть демаркационную
Немедленно напиши мне. Скажи, что приедешь или что я могу приехать к тебе.
Я тебя люблю.
Т.
P. S. Заголовок в сегодняшней газете: «ПРОДУКТЫ И ТОПЛИВО ЗАКАНЧИВАЮТСЯ».
24 февраля
Дорогой Томас!
Я получила твое письмо и приглашение на посольский вечер одной почтой. И с тех пор почти ни о чем другом не думаю. Я знаю, что в эти выходные мне не следует приближаться к Найроби, что вместо этого я должна бежать на озеро Туркана или в Тсаво [52] , что нужно постараться находиться как можно дальше от тебя. Но — так уж распорядилась удача или рок — Питер хочет, чтобы в эти дни я была в городе, потому что в страну приезжает его старый школьный друг и он собирается меня с ним познакомить. Если я приму решение идти на этот вечер, мне придется привести с собой Питера; я просто не смогу пойти без него. Возможно, также и без его друга, в зависимости от обстоятельств. Думаю, это не будет проблемой? Я действительно хочу познакомиться с Мэри Ндегвой и оказать ей поддержку, хотя приду для того, чтобы увидеть тебя.
52
Город на западе Кении.
Я ничего не могу обещать.
Пишу тебе с озера Баринго. Питер уже давно хотел побывать в этом Богом забытом месте, и я согласилась поехать с ним на выходные. В последнее время мы часто скандалим — это полностью моя вина, и все из-за моего отчаяния, — и я надеялась, что поездка на озеро может снять напряжение. (Не снимает: кажется, ничего не помогает, кроме одной вещи, согласиться на которую я не могу, а именно — спать с ним. Думаю, я могла бы сделать это хотя бы из доброты. Почему любовь понуждает человека к отвратительным признаниям?)
На озере Баринго больше пугающего, чем в любых других местах, где я побывала. Земля эта безрадостная и неприветливая. Грунт твердый, серо-коричневый, на нем растет только колючий кустарник. Та чахлая зелень, которая там есть, серовато-пыльного оттенка, а тела крошечных детей очень черные, отчего они выглядят какими-то древними. Озеро, в центре которого есть остров, коричневого цвета и кишит крокодилами. Вчера вечером на закате Питер плавал в озере, а сегодня утром я слышала, как что-то большое плещется в воде. Думаю, это был бегемот. Тем не менее, даже в этой местности, где, казалось бы, ничто живое развиваться не может, повсюду присутствует жизнь — шумная, какофоническая, кишащая живыми существами, стремительная. Как раз сейчас я смотрю на ящерицу, которая ползет через сетку, поедая комаров. Бакланы, словно старые шуты, неуклюже топчутся на ветках колючих деревьев рядом с нашим «коттеджем», который напоминает скорее деревянную палатку с сеткой у входа, чем настоящее здание. Ячейки сетки как раз такого размера, чтобы пропускать летающих насекомых всех видов. Мой стол завален бутылками из-под пива, бумагами и ручками. Через дорогу четыре женщины в красной выцветшей одежде вычесывают свои волосы. Жара почти невыносимая. Кожей чувствуешь едва заметное движение сухого воздуха. Для дыхания воздуха вроде хватает, но и только. Жара угнетает, свет отупляет, комары разносят малярию. И спасения от этого нет почти никакого.
Несколько минут назад по дороге прогромыхал грузовик, подняв своими колесами громадные клубы пыли. В этом облаке я заметила какое-то маленькое скачущее существо, похожее на большую птицу, разгоняющуюся перед полетом. Однако, когда пыль рассеялась, я увидела, что это мальчик с корзиной, который гонится за грузовиком. Грузовик остановился, а мальчик выставил свою корзину, ожидая, пока ее наполнят непригодными для рынка обрезками мяса, о качестве которого даже думать не приходится. Я могла бы выйти на дорогу и понаблюдать за этой сценой вблизи, но не смогла собраться с силами. Мне лучше мельком увидеть часть сцены, а остальные детали домыслить, вообразить. Не так ли это бывает у писателя? И на каком жизненном этапе это может оказаться стоящим занятием? Что могут дать они людям — искажения действительности? Чтобы предложить читателю нечто существенное, я должна описать сцену с точными подробностями, как сделал бы это историк, или воссоздать ее, чтобы рассказать что-то важное об этих женщинах, маленьких мальчиках, торговцах мясом. А я этого делать не умею.