Их величества пирамиды
Шрифт:
Глава IV
ПРИХОД ЕГИПТОЛОГОВ
У истоков египтологии стояли три человека: один император, один художник и один филолог. Император с 387 000 солдат и 175 учеными, художник со множеством разнообразнейших талантов, филолог, прекрасно знающий мертвые языки и невероятно упорный. Все трое, а также солдаты и ученые по случайному стечению обстоятельств были французы.
Собственно, император еще не был императором, ему лишь предстояло им стать. Он был одним из генералов Французской республики, торжественно провозгласившей, что никогда не прибегнет к агрессии, и в свои двадцать девять лет уже имел за плечами успешную войну в Италии, которую вел во имя все той же республики. В голове у него зрели честолюбивые планы, и он даже не находил нужным особенно скрывать их: генерал мечтал стать новым Цезарем. Правительство республики охотно приняло его предложение захватить Египет. Оно надеялось тем самым убить сразу не двух, а трех зайцев: прежде всего избавиться от «этого корсиканца Бонапарта», во-вторых, приобрести для Франции бывшую «житницу Рима» и, в-третьих, нанести удар могуществу Англии на Востоке. [24] И потому Наполеону предоставили больше солдат, чем их было у Александра Великого, когда тот отправился на завоевание мира, а также необходимые суда, пушки и деньги. Ему разрешили взять с собой и «штатских ученых», которых он выбрал сам по примеру Александра: историков,
24
Главной целью похода Наполеона на Восток являлось уничтожение колониального могущества Англии в Индии, путь к которой лежал через Египет.
19 мая 1798 года Бонапарт вместе со своим экспедиционным корпусом отплыл из Тулона и 1 июля, после краткой остановки на Мальте, которую не преминул присоединить к Франции, прибыл в Александрию. Тогда это был городок с 5000 жителей, давно потерявший свою былую славу. На другой день Бонапарт высадился на берег и взял город с первой атаки. После короткого отдыха он прямиком через пустыню направился в Каир. Две недели продолжался трудный поход под палящим солнцем в раскаленных песках; солдат мучили жажда, голод. Наконец они увидели пирамиды, но восхищались ими недолго: стянули пропотевшие мундиры и бросились в Нил. На другом берегу была цель их похода — город с сотнями стройных минаретов над куполами мечетей, а главное — с едой и добычей. Однако от этого похожего на фата-моргану видения их отделяла не только широкая мутная река, через которую им предстояло переправиться, но и прекрасно обученная конница мамелюков египетского хедива Мурад-бея. 21 июля произошла знаменитая «битва у пирамид» на левом берегу Нила, близ нынешнего железнодорожного моста, где теперь уже ничто не напоминает об этом кровопролитном сражении. Европейцы, имевшие железную дисциплину и превосходство в артиллерии, одержали победу над многочисленным восточным воинством, вооруженным только мечами: французы потеряли 40 человек, мамелюки — более 2000. Утром 23 июля Бонапарт вступил через открытые ворота в Каир. Вот только обоснуется и закрепится здесь — и двинется дальше. В Индию!
Но обстоятельства изменились. Ровно через месяц после вступления Бонапарта на египетскую землю, 1 августа 1798 года, адмирал Нельсон настиг французский флот, за которым безуспешно гонялся по всему Средиземному морю, и в битве у Абукира, примерно в двадцати километрах восточное Александрии, уничтожил его. Бонапарт попал в капкан, ибо на помощь из Франции рассчитывать уже не приходилось, оставалось продолжать воину на суше. Он подавил восстание в Каире, разбил турецкие войска, посланные против него султаном, достиг границ Сирии и направил один из экспедиционных отрядов в Верхний Египет. Наполеон и его генералы покрыли трехцветные знамена Франции боевой славой. Но под этими знаменами сражалось все меньше воинов, каждая победа стоила многих жертв. Еще большие потерн его войско понесло от полчищ мух — разносчиков коварных глазных болезней, тысячи солдат ослепли из-за неведомой им до той норы офтальмии [25] и трахомы. Мстил завоевателям и Нил: после купания тысячи солдат заболели бильгарциозом. [26] Дизентерия стала обычным явлением, вспыхнули эпидемии холеры и чумы. Взвесив все обстоятельства, главнокомандующий решил сохранить свою драгоценную особу для Франции и Европы. Он покинул Каир и 24 августа 1799 года отбыл на фрегате «Мюирон» во Францию, бросив армию на произвол судьбы.
25
Офтальмия — гнойное воспаление оболочек глаза.
26
Бильгарциоз — тяжелое заболевание кишечника, мочевого пузыря, почек, печени, вызываемое особого рода глистами. Заражение происходит их личинками, развивающимися в нильской воде каналах и болотах. Названо по имени врача Т. Бильгарца, открывшего в 1858 г. возбудителя болезни.
Всем известно, что последовало за бегством Бонапарта — в результате государственного переворота он стал у власти. После смерти генерала Клебера, которому Наполеон передал верховное командование (якобы до возвращения с подмогой), генерал Бельяр подписал в Каире в сентябре 1801 года акт о капитуляции. Победители — англичане разрешили эвакуироваться из Египта остаткам французской армии, а вместе с ними и «штатским ученым».
Так кончилась египетская авантюра Бонапарта. Блестящие победы и беспримерный героизм французской армии обратились в ничто. Но был и некий положительный итог, и, как ни странно, именно благодаря тем штатским, которых солдаты называли «ослами». Эти люди открыли Египет для науки, возбудили интерес к его истории, культуре и цивилизации, интерес, который никогда уже не пропадал. Никто не станет утверждать, будто пушки и штыки лучшее средство для пробуждения научного интереса и расширения сферы научных исследований. Но все произошло именно так. И в истории подобные парадоксы — не столь уж редкое явление.
«Зачатие во грехе» не беспокоит адептов египтологии. Хотя многие науки возникли при более благородных обстоятельствах, зато египтологи по крайней мере могут быть спокойны, что их открытия не были (и, по всей вероятности, не будут) использованы па погибель человечеству.
Историки могут, а пожалуй, и должны расходиться во взглядах па Наполеона. Египтологи предпочитают во время этих споров держаться в стороне, но, если оказываются втянутыми в дискуссию, как правило, примыкают к лагерю тех, кто отзывается о нем одобрительно. Наполеон всегда интересовался Египтом, содействовал его изучению, помимо своего любимого Нибура, знал большинство книг, написанных о Египте, сразу же по прибытии в Каир создал для координации научных работ Египетскую комиссию. [27] Ученые имели к нему столь же свободный доступ, что и генералы, и прервать их визит мог лишь офицер, явившийся с плохой вестью. Наполеон сам был инициатором многих исследовательских работ. Это касалось и пирамид. Вопреки распространенному мнению, сам Наполеон (тогда еще только генерал Бонапарт) на пирамиды никогда не поднимался. Но осмотрел их еще до битвы, открывшей ему доступ в Каир. Поджидая полковника Кутелля и нескольких офицеров, с его разрешения взобравшихся на самую высокую из пирамид, он в уме подсчитал ее объем и определил, что из камней трех пирамид Гизе можно было бы построить вокруг всей Франции стену трехметровой высоты и тридцатисантиметровой толщины. 23 августа 1798 года, в день учреждения Египетской комиссии, он поручил Кутеллю тщательно измерить пирамиды и все, что их окружает, а также осмотреть их изнутри. Для выполнения этого приказа Бонапарт откомандировал
27
О большом интересе Наполеона к Египту также свидетельствуют его описания походов в Египет и Сирию, которые он продиктовал, находясь в ссылке на о-ве св. Елены (см.: В. Я. Голант. Египет в экономико-географическом описании Наполеона Бонапарта, — «Палестинский сборник», вып. 3(36), 1968, с. 137–150).
«В его распоряжение было предоставлено пятьдесят рабочих-турок и отряд саперов, — пишет об этих работах Кутелль. — Они обнажили основание Великой пирамиды, разобрали одну из малых пирамид, углубили шахты, ведущие в Великую пирамиду, отрыли из-под песка Сфинкса и произвели раскопки в нескольких гробницах. А пока велись эти работы, мы освобождали и измеряли вход в Великую пирамиду, а также галереи и камеры, которые, правда, уже были описаны разными путешественниками». Ле Пер изготовил подробные схемы и чертежи пирамид в разрезе, которые позже дополнил архитектор Сесиль. Когда их передавали Бонапарту, Ж. Гробер выразил удивление тем, что «Майе за столько лет не измерил эти чудовищные убежища смерти с большей точностью».
Но и самые точные чертежи не поведали о пирамидах ничего нового, их изучение дошло до той стадии, когда ученым Нового времени могли помочь лишь древние египтяне. Это понимали все члены Египетской комиссии, чьи интересы вовсе не ограничивались пирамидами; понимал это и сам Бонапарт. Они поставили перед собой грандиозную задачу: подробно и с максимальной точностью фиксировать все, что касается Древнего Египта. Это значило измерить и изготовить чертежи всех сохранившихся памятников древнего зодчества, сделать изображения всех статуй, скопировать все настенные росписи и надписи. Таких памятников было неисчислимое множество; куда ни пойдешь, перед тобой храм с громадными пилонами и колонными залами, с гигантскими статуями, с обелисками и сфинксами; ничего не надо искать и уже тем более ничего не надо отрывать из-под песка. Особенно поражало количество надписей: они покрывали стены храмов и пьедесталы статуй, колонны, обелиски, маленькие статуэтки и миниатюрные скарабеи. Один из членов комиссии подсчитал, что, «если бы кто-нибудь захотел скопировать все надписи из храма в Эдфу и писал с утра до вечера, ему понадобилось бы на это двадцать лет». А это ведь был только один из множества храмов, доступный тогда для обозрения, да и то не весь! «Эти египтяне были самыми великими писцами древности!»
Сложности возникали не только из-за большого числа памятников, но и из-за их своеобразия. Европейскому глазу, привыкшему к образцам греческой культуры, они представлялись странными, непонятными: пропорции не соответствовали общепринятым канонам, статуи, застывшие в оцепенении, словно бы выступали прямо из каменных блоков, капители колонн и орнаменты на первый взгляд казались неразличимыми, искусство художника-творца часто выглядело неумением. Особенно трудно было перерисовать надписи, они состояли из комбинаций необычайно сложных и поразительно простых знаков, никто не имел ни малейшего представления, что каждый из них означает: букву или орнамент. Ныне все это нам уже известно, но тогда это была первая встреча с творениями совершенно иной, непонятной культуры и цивилизации. Нам трудно представить себе положение рисовальщиков из свиты Бонапарта, если к тому же учесть, что все это делалось вручную, ибо фотоаппарата еще не существовало.
Из этих рисовальщиков в историю египтологии вошел человек с биографией, точно созданной для кинофильма «Аристократ до и после 1789 года», — Доминик Виван Денон (1747–1825). При старом режиме он был фаворитом маркизы де Помпадур, а значит, и Людовика XV; помимо увеселений и галантных приключений, подобающих его месту в обществе, он занимался изучением античных статуй. В соответствии с родовой традицией Денон стал дипломатом и начал свою карьеру в Петербурге, где покорил сердца многих дам и завоевал симпатии Екатерины II. Во время пребывания в Швейцарии Денон сблизился с Вольтером, сумевшим оценить его остроумие. Он написал несколько деликатных и не слишком деликатных эротических рассказов, впоследствии заслуживших признание Бальзака, кроме того, рисовал, главным образом порнографические картинки, а за большое полотно «Поклонение волхвов Спасителю» стал членом Академии. Известие о революции застало его в Италии, где он изучал в дворцовых коллекциях своих друзей работы мастеров Ренессанса. Он тут же вернулся в Париж и, хотя никто не увольнял его со службы, нашел себя в списке эмигрантов. Денон пытался вернуть конфискованное имущество, но безрезультатно, ибо, несмотря на личное присутствие в столице, оставался, с точки зрения бюрократов, эмигрантом. Изгнанный из своего особняка, он поселился на Монмартре, снял плохонькую квартирку и жил продажей весьма фривольных рисунков; порой ходил на Гревскую площадь, чтобы прощальным взглядом обменяться с кем-либо из друзей, стоявших перед гильотиной. Когда он совсем пал духом, его спас «художник революции» Давид. Тому понравились рисунки Денона, и он пригласил его сотрудничать в работе пил костюмами «республиканской моды». Его рисунки, в свою очередь, обратили на себя внимание Робеспьера, который затем вычеркнул имя Денона из списка эмигрантов и вернул ему имущество. После термидора он вновь стал богатым светским львом. Денон познакомился с Жозефиной Богарне, и та представила его Бонапарту. Благодаря ее протекции он участвовал в египетском походе.
Денон восторгался Египтом. Его восхищали контраст пустыни и зелени, мечети, фольклор, но главное — древние памятники. Он в полном смысле слова пожирал их глазами и остро отточенным карандашом тут же делал набросок на бумаге. Во время «битвы у пирамид» Денон едва уцелел, потому что больше, чем сражением, интересовался пирамидами. «Я был до глубины души потрясен великолепием этих колоссальных монументов и, сожалел, что ночь слишком поспешно скрыла их под вуалью темноты. С первым утренним лучом я вернулся, дабы приветствовать их, и сделал несколько набросков. Мне хотелось запечатлеть их в нежной дымке, когда они проступают сквозь синеватую массу воздуха, окутывающую их и придающую их очертаниям такое благородство, что и в этом отношении, как и своими размерами, они превосходят все египетские памятники». За время пребывания в Каире Денон постоянно возвращался к пирамидам, потом вступил в корпус генерала Дезе, который преследовал разбитого Мурад-бея, отступившего в Верхний Египет, и так попал к Асуану. Дезе, который годился Денону в сыновья, предложил ему место в обозе, но тот, с благодарностью отвергнув предложение, попросил быстрого коня, чтобы всюду быть одним из первых и дольше задерживаться, поскольку непрерывно рисовал. Пятидесятилетний художник переносил лишения лучше, чем молодые солдаты, он рисовал на марше, рисовал на привале, рисовал рано утром и поздно вечером, не переставал рисовать, даже когда вокруг него свистели пули. Мы не можем утверждать, что это был первоклассный художник, однако своим ремеслом он владел, придерживался реальности и умел точно воспроизвести детали. Кроме того, он имел особый талант восприятия художественной манеры древних египтян. Денон вжился в их искусство, проник через столетия в их письмо и орнамент, перерисовывал иероглифы с таким тонким чувством и такой точностью, что ученые могли положиться на него, как ныне полагаются на фотографические снимки.