Иисус Христос – величайшее чудо истории. Опровержение ложных теорий о личности Иисуса Христа и собрание свидетельств о высоком достоинстве характера, жизни и дел его со стороны неверующих
Шрифт:
Но как опишем мы Его в собственном смысле так называемые страсти, одна минута которых не может быть сравнена с другими страданиями! Здесь заключается единственное величие, выраженное словом пророка: исполнен истоптания, и от язык несть мужа со Мною (Ис. 63, 3). Если великие мужи, возвышаясь над обыкновенным уровнем своим высоким полетом мысли и своими благородными действиями, занимают одинокое положение; то тем более Иисус должен стоять одиноким по Своим страданиям. Чем более приближается человек к нравственному совершенству, тем глубже становится его впечатление, тем нежнее делается его чувство к греху и злу и тем сильнейшую ощущает он скорбь в этом испорченном мире. Никогда ни один человек не страдал так невинно, несправедливо и глубоко, как Иисус от Назарета. В течение немногих часов перед вашими глазами развивается трагедия, исполненная всеобщего значения и важности, – трагедия, в которой соединяются все виды человеческих слабостей и диавольской злобы, неблагодарности, измены, предательства, оскорбления, поругания и насмешек, телесного и душевного страха и мучений, и которая завершается постыднейшею смертью, какая только известна была и иудеям и язычникам, – смертью раба и злодея. Народ и его власти соединяются против Того, Который пришел сделать их блаженными. Собственные Его ученики оставляют Его; Петр отрекся от Него; Иуда, по внушению диавола, предает Его; правители народа осуждают, приговаривают к смерти, грубые солдаты насмехаются, издеваются
Как же переносил Христос все эти небольшие и великие испытания жизни и смерть на кресте?
Вспомним прежде всего, что Он не был похож на холодных стоиков с их неестественным и отталкивающим видом добродетели и имел нежнейшее чувство и глубочайшее сострадание ко всякому человеческому бедствию и скорби; вспомним Его слезы, пролитые при гробе друга и во время борьбы в Гефсимании; вспомним, наконец, о том, как Он в последний предсмертный час заботился о Своей Матери, приготовляя Ей пристанище. Но с этой истинно человеческой нежностью и отзывчивостью чувства Он всегда соединял невыразимое достоинство и величие, высокое самообладание и ненарушимое спокойствие духа. Его страдания запечатлены таким удивительным величием и такой возвышенностью, что превозмогают всякое чувство сострадания и сожаления с нашей стороны и составляют только предмет удивления и благоговейного поклонения. Мы можем только чувствовать силу слов невинного Страдальца, обращенных к иерусалимским женам, оплакивавшим скорбный путь Его на Голгофу: «не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших». Мы никогда не встречаем в Нем раздражительности или вспыльчивости, хотя Он и вел постоянную борьбу с совершенно нечистым миром. Он ясно и отчетливо предвидел Свои страдания и неоднократно предсказывал их Своим ученикам.
И однако Христос никогда не роптал, никогда не обнаружил негодования, неудовольствия или раскаяния. Ни на одну минуту Он не приходил в уныние, ни на одну минуту не терял Он присутствия духа; но всегда исполнен был безграничной уверенности, что все устроено ко благу провидением Его Небесного Отца. Его спокойствие во время бури на море, когда Его ученики, стоя на краю смерти, трепетали и дрожали в отчаянии, представляет изображение небесного состояния Его духа. Все, что ни делал Он, всегда делал со спокойным достоинством и умеренностью, никогда не рассчитывая на эффект. Он никогда не искал удовольствий мира, всегда оставался чужд его одобрений и еще менее боялся его угроз. Как солнце над облаками, ходил Он с божественным спокойствием выше человеческих страстей, искушений, треволнений и оставлял их глубоко под Собою. Он всегда был исполнен мира, даже в час разлуки с миром, в ту мрачную и торжественную ночь, когда Он говорил испуганным ученикам: мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам: да не смущается сердце ваше, и да не устрашается (Ин. 14, 27), Он никогда не был тем, что мы называем злополучным, но всегда исполнен был той внутренней радости, которую оставил Своим ученикам в одной, возвышеннейшей из всех молитв к Своему Небесному Отцу: ныне же к Тебе иду, и это говорю в мире, чтобы они имели в себе радость Мою совершенную (Ин. 17, 13). При всем строгом порицании фарисеев, Он никогда не указывал на одно известное лицо. Он всегда воздавал за зло добром. Он простил Петру его отвержение и простил бы также преступление Иуды, если бы тот с искренним раскаянием искал прощения. Даже на кресте Он имел одно только слово помилования несчастных, вонзавших в Его руки и ноги гвозди, и молился за них: «Отче, прости им: они не знают, что делают». Он не искал мученичества и не ускорял его, как делали это многие, по примеру Игнатия, в своем, понятном в человеке, воодушевлении, движимые нетерпеливым желанием получить скорее мученический венец, но спокойно и терпеливо ожидал часа, определеннго волей Своего Небесного Отца.
Когда же наступил этот час, с каким самообладанием и спокойствием, с какой силой и смирением, с каким величием и покорностью прошел Он его мрак, искушения! Он, пленник пред Пилатом, представителем римской власти, объявляет Себя Царем истины и заставляет дрожать пред Собой римского наместника (см.: Ин. 18, 37; Мф. 27, 19, 24). Обвиняемый в преступлении перед трибуналом первосвященника, Он говорил с ним с достоинством и величием Судии мира (см.: Мф. 26, 64). И в борьбе со смертью на кресте дарует Он кающемуся разбойнику место в раю (см.: Лк. 23, 43). Каждое слово и каждое действие в истории страданий Христа запечатлены невыразимой многозначительностью, начиная с борьбы в Гефсимании, когда Он, преодолевая чувство сострадания ко всеобщей вине человеческого рода, в виду непосредственно предстоящей Ему, единственно безгрешному в мире, ужасной сцены, молился, чтобы эта чаша прошла мимо Него, но после чего тотчас присовокупил: «не Моя, но Твоя воля да будет», и оканчивая победоносным воззванием на Кресте: «совершилось»! Само молчание Его перед судилищем Его врагов и неистовой черни, когда Он, «как безгласный агнец пред стригущим его не открывал уст Своих», – это молчание, исполненное важности и достоинства, представляется гораздо более убедительным, чем всякая защитительная речь. Напрасно стали бы мы искать этому удивительно-чудному явлению параллели в истории мудрецов древнего или новейшего времени. Даже Руссо должен был сознаться, что «если Сократ страдал и умер как философ; то Христос страдал и умер как Бог» 45).
Чем ближе проникаем мы в страдания Христа, тем более чувствуем, что их никак нельзя уподобить никаким другим страданиям, тем сильнее убеждаемся, что Праведник умер за неправедных, Святой за грешников, и что этот Праведник Своей Кровью смыл вину падшего мира. Мы чувствуем и благоговейно преклоняемся перед примирительной, умилостивительной жертвой бесконечной любви. Уже одна простая мысль, что Богочеловек, Спаситель мира сострадает человеческому роду, томящемуся под игом греха и смерти, – одна уже эта идея становится невыразимо высокой и заключает в себе неодолимо-привлекательную силу. Что же сказать теперь о фактической действительности? Поистине, это есть тайна, не вполне постижимая для нас, но тайна, имеющая очевидно Божественное и Небесное происхождение и свойство, тайна, настолько благодетельная и плодотворная в своих следствиях, что голова и сердце в благоговейном прославлении преклоняются перед ней, наполняясь благодарностью и радостью. Страдания и распятие Иисуса не находят себе параллели, одиноко стоят только в своей собственной славе и останутся такими же, какими они были восемнадцать столетий назад: это – священнейшая тема для размышлений, высочайший пример страждущей добродетели, самое славное оружие против греха и диавола, глубочайший источник утешения для благороднейших и самых лучших людей.
Глава десятая
Вывод из всего сказанного: характер Иисуса – величайшее нравственное чудо в истории
Таков был Иисус из Назарета – истинный человек по телу, душе и духу, и однако отличный от всех других людей по Своему характеру, абсолютно единственному и оригинальному, начиная с нежного детства и достигая зрелости, – таков Христос, живущий и действующий в неразрывном единении с Богом, изливающий чистейшую человеческую любовь, свободный от всякого греха и заблуждения, невинный и святой, учащий всех добродетелям в их полной, гармонической связи и Сам упражняющийся в них, исключительно и неутомимо служащий одному благороднейшему делу, преследующий одну благороднейшую цель, чистейшую жизнь запечатлевший возвышеннейшей смертью, и с этой стороны навсегда призванный единственным совершенным образцом всех добродетелей и всей святости! Всякое человеческое величие теряет свою большую цену при тщательнейшем рассмотрении Его величия; характер же Христа, чем глубже мы изучаем его, все делается для нас чище, святее и приятнее. Вся область истории и поэзии не в состоянии представить ни одной для него параллели: никогда эта область ни до Христа, ни после Него не дала ничего такого, что только приближалось бы к Его характеру, исключая слабого подражания Ему со стороны истинных последователей Христовых.
Ни один биограф, моралист или художник не может удовлетворительным образом изобразить красоту и святость, воплотившиеся в лице Иисуса из Назарета. Мы чувствуем, что оно дает бесконечно больше, чем могут изобразить все образы и представления, будут ли они произведением пера или кисти человека или языка ангела. С одинаковым успехом можно пытаться черпать воду в широком океане, отводя ее в один маленький колодец, или нарисовать чернилами блеск восходящего солнца или небо, усеянное звездами. Ни одно изображение Спасителя, будь оно произведением мастерской руки Рафаэля, Дюрера или Рубенса, ни один эпос, будь он творением гения Данте, или Мильтона, или Клопштока, не в состоянии улучшить безыскусственный рассказ Евангелия, единственная, но всемогущая прелесть коего заключается в истине. В настоящем случае истина по всей справедливости удивительнее и сильнее, чем поэзия, и самым красноречивым образом говорит сама за себя, не требуя никаких комментариев, объяснений и восхвалений. Здесь, и только здесь, высочайшее совершенство искусства остается позади исторической истины, и фантазия не находит себе места для идеализирования действительности, потому что здесь мы имеем абсолютный идеал в его живой реальности. Только это соображение, кажется, должно убедить рассудительный ум в том, что характер Христа, без сомнения, самый естественный и человеческий, высоко поднялся над обыкновенным человеческим уровнем и не может быть поставлен в один ряд с самыми светлыми и самыми великими духовными силами нашего рода.
Это убеждение более или менее проникает даже в среду противников христианства и привлекает к себе многих людей, обладающих замечательными, в мирском смысле, дарованиями, находит среди них сторонников, чем реже они закрывают глаза перед светом истины и силой фактов. Ж.Ж. Руссо, один из представителей просвещения во Франции XVIII в., в своем «Emil» откровенно сознается, что между Сократом и Христом так же мало общего, как между мудрецом и Богом. Наполеон, в сердце которого религия не находила должного места, своим проницательным, орлиным взглядом видел, что Христос стоит выше обыкновенного человека и что однажды признанное Божество Христа делает христианскую систему такой же ясной и точной, как математическая истина. Можно сослаться здесь на замечательное мнение Наполеона, высказанное им на острове Святой Елены. Конечно, оно могло быть несколько изменено или расширено; но при всем том несомненно свидетельствует о четкости слога Наполеона. Гете, универсальнейший, совершеннейший и вместе с тем самый светлый и самостоятельный между всеми новейшими поэтами, называет Христа «божественным человеком», «святым» и представляет Его как пример и образец для людей. Жан Поль (Jean Paul), величайший немецкий юморист, выражает перед Иисусом из Назарета благоговейное удивление такими словами: «Он есть чистейший между чистыми; Своей пронзенной рукой Он потряс царства, поток столетий заставил выйти из своего обыкновенного ложа и в настоящую пору повелевает временами» 46). Фома Карлейль (Thomas Carlyle), британский поклонник героев, не находит никого подобного Христу в целом ряду древних и новых героев; Его жизнь он называет «совершенной идеальной поэмой», а Его Самого «величайшим из всех героев»; не называя Его имени, он предоставляет читателю в благоговейном безмолвии размышлять об этом священном предмете. Эрнест Ренан, знаменитый французский ориенталист и критик, рассматривающий Иисуса с точки зрения пантеистического натурализма и отвергающий все чудеса из Евангельской истории, вынужден назвать Христа «человеком колоссальных размеров», человеком несравнимым, которому общее сознание дало имя Сына Божия, имя, которое принадлежит Ему совершенно законно, «потому что Он провел религию несравненно большими шагами, чем когда-нибудь это было в предшествовавшее время, и, вероятно, не подвинется она быстрее и в будущем», и заключает свою «жизнь Иисуса» следующим достопримечательным признанием: «что бы ни представило поразительного будущее время, а Иисус никогда не будет превзойден. Его почитание беспрерывно будет увеличиваться и никогда не состарится; Его история во всякое время будет вызывать слезы; Его страдания всегда будет смягчать благороднейшие сердца; каждое столетие провозгласит, что между человеческими детьми ни нет ни одного величественнее, чем Иисус» 47). Доктор Баур, старый учитель скептической тюбингенской школы, замечательнейший и серьезнейший ученый между новейшими противниками библейской и церковной веры, после всех критических изысканий своей долголетней, чрезвычайно трудолюбивой жизни пришел, наконец, к заключению, что тайна личности Христа навсегда останется величайшей тайной в истории, и что во всяком случае все всемирно-историческое значение христианства заключается именно в Его личности 48).
Да, личность Христа действительно – великая, но вместе с тем и святая тайна, она не может быть объяснена простыми гуманными принципами, не может быть производима из нравственных и интеллектуальных сил времени, в которое жил Христос. Личность Христа, напротив, состоит в резком контрасте с окружающим иудейским и языческим миром, – миром, который представлял печальную картину внутреннего упадка и поэтому должен был превратиться в развалины перед новым нравственным творением распятого Иисуса Назарянина. Христос есть единственное, абсолютное и необъяснимое исключение из общего опыта человеческого рода. Он есть величайшее, центральное чудо всей Евангельской истории. Все Его чудеса являются только естественным и необходимым свидетельствованием Его чудесной личности, и поэтому они были совершены с такой же легкостью, с какой мы обычно ежедневно совершаем наши дела. Евангелие святого Иоанна чудеса называет совершенно просто и справедливо Его «делами». В действительности, было бы удивительно, если бы Христос, будучи Сам чудом, не совершил ни одного чуда.
Здесь именно обнаруживаются логические слабости и глупость тех неверующих, которые в лице и существе Христа признают нечто необыкновенное и в то же время отрицают Его необыкновенные дела. Они допускают причину, отвергая соответствующее ей действие, и лицо Христа с Его делами или дела с лицом приводят в разлад. Одинаково успешно можно ожидать от солнца, чтобы оно распространяло мрак, как и обыкновенных дел от такого необыкновенного существа. Личность Христа объясняет все чудесные события в истории, она представляет достаточное основание для Его действий. Такая сила над душами, какой обладал Христос и с какой непрерывно, каждодневно действует на все христианство, – отчего такая сила не должна была простираться так же успешно на низшие сферы жизни? Что составляло для Того, Кто – Воскресение и Жизнь человеческого рода, вызвать мертвеца из гроба? Могли ли такая единственная Небесная жизнь, какова Его жизнь, и такая единственная Небесная смерть окончиться иначе, чем абсолютной победой над смертью и вознесением на Небо – истинное и первоначальное Отечество Победителя?