Иисус неизвестный

Мережковский Дмитрий Сергеевич

X

Сколько времени прошло, не помнит; время как будто остановилось: то, что сейчас, — было и будет всегда. Ждет конца, но конца не будет, или уже наступил конец?

Вдруг что-то на лице почувствовал, точно оса по нему заползала, отыскивая место, куда ужалить. Поднял глаза и увидел: давешняя девчонка, а может быть, и другая (той не разглядел в темноте как следует, и теперь казалось, что весь двор полон такими же точно девчонками, как осиное гнездо — осами), жадно впилась в него глазами и звонким голоском, так, чтобы все могли слышать, проговорила:

точно, и этот был с Ним. (Лк. 22, 59).

Уже не сомневалась, как давеча, не спрашивала: «Был ли?», а знала наверное и говорила всем: «Был».

Петр, должно быть, опустил глаза и почувствовал

на лице своем множество любопытных взоров. Все вдруг замолчали; ждали, что он ответит. А он думал совсем о другом; не понимал, чего они хотят. Так и ответил:

не знаю и не понимаю, чт ты говоришь.

И крепче ледяная рука сжала сердце. Медленно встал, отошел от света углей в темноту под ворота. Где-то далеко-далеко, точно на краю света, —

пропел петух (Мк. 14, 68), —

чуть слышно, — может быть, только почудилось.

Думал Петр, что здесь, в темноте, его оставят в покое; но вот кто-то сказал:

точно, и ты из них; ибо и ты — Галилеянин, и говор тебя обличает (Мк. 14, 70; Мт. 26, 73).

И другой — родственник тому, которому Петр отсек ухо, — сказал:

не тебя ли я видел с Ним в саду? (Ио. 18, 26.)

Петр не знал, что делать; чувствовал только, что огромная ледяная рука его всего покрыла, сжала в кулак, и гнусно было ему, тошно.

И начал клясться и божиться: не знаю того Человека!

Сделать, может быть, хотел совсем другое, но так же, как давеча, первое «нет» само с языка сорвалось, так и это; точно не он сам сказал, а кто-то за него; начал говорить и уже не мог остановиться — полетел вниз головой. С таким же восторгом полета, с каким говорил тогда, в Кесарии Филипповой: «Ты — Христос, Ты еси», — теперь говорил: «Тебя нет». Но тогда летел вверх, а теперь вниз.

Клялся, божился:

— Будь я проклят, убей меня Бог, не знаю того Человека, не знаю, не знаю!

И вдруг опять запел петух (Мк. 14, 72), —

но теперь уже близко, внятно, звонко. Петр услышал и замолчал. Замолчали все.

Низко опустив голову, отвернувшись, чтобы не встретиться глазами с Петром, мимо него прошел Иисус. [862]

XI

Через десять, двадцать, тридцать лет, вспоминая об этом, Петр все хотел и не мог вспомнить, прошел ли тогда мимо него Господь, или ему только почудилось. Помнили другие за Петра, что прошел, но сам Петр не помнил.. [863] Если бы помнил, мог ли бы о том не сказать Марку? Все, что было после того, как опять пропел петух, — помнил смутно, как сквозь сон: «выйдя вон», куда-то во тьму кромешную, — «плакал» (Мк. 14, 72), лежа где-то в придорожных кустах, бился головой о камни и плакал. Теперь уже было не холодно ему, а жарко, точно весь горел в неугасимом огне, и слезы жгли сердце, как расплавленное олово.

862

Очень вероятно, что отречение Петра произошло не во дворе Каиафы, как у синоптиков, а во дворе Анны, как в IV Евангелии — Stapfer, III, 180.

863

Слишком художественно прекрасен в III Евангелии взгляд Иисуса на Петра, чтобы не усомниться в нем Это одно из редчайших евангельских свидетельств, о котором хочется спросить было ли это? могло ли быть? мог ли Иисус, проходя мимо Петра, в такую минуту, «обратившись, взглянуть на него»? (Лк 26, 61.) Мог ли не пощадить его, зная, чем будет для него этот взгляд? Если Лука думает, что мог, то знает ли он, что именно в эту минуту, может быть, больше, чем когда-либо, Иисус любил Петра?

Вспомнил, может быть, как шел по воде, в буре, и вдруг, увидев большие волны, испугался, начал тонуть, закричал: «Господи, спаси меня!» — и тотчас Господь простер к нему руку, поддержал его — спас. А теперь не спас. «Дважды не пропоет петух, как трижды от Меня отречешься», — Сам предрек. Зачем? Если б не предрек, не сказал ему: «Сделаешь», — может быть, и не сделал бы. Знает Петр, что и теперь простит —

уже простил, но от этого еще больнее. Нет, не надо прощения; пусть горит в огне неугасимом; камнем Камень идет ко дну: так лучше, — один конец.

Плачет Петр; Иуда не плачет, но тоже, хотя и по-другому, ждет конца.

Иоанн пропал, — может быть, бежал и он во тьму кромешную, как тот страшный, белый, голый призрак.

И, связанный, идет Господь на суд Каиафы.

XII

Все первосвященники иудейские сохраняли свой сан под римским владычеством не больше года, а Иосиф Каиафа — 18 лет: [864] значит, был человек неглупый, хотя, может быть, главный ум его заключался в том, что он слушался во всем Ганана, человека еще более умного. Слушался его и в Иисусовом деле: в мудрый Гананов расчет — ошеломляющее действие внезапного удара — поверил и не ошибся. Большего дела в меньший срок никто никогда не делал; девяти часов оказалось для него достаточно: во втором часу ночи Иисус еще был на свободе, а в десятом утра — уже на кресте. Ахнуть народ не успел, как все было кончено.

864

От 18 до 36 года — Joseph, Antiq. XVIII, 2, 2.

Так же поверил Каиафа и в то, что Ганан выйдет сух из воды и в этом деле, как во всех, исполнив Закон с точностью. Смертные приговоры могли постановляться в уголовных делах только во втором заседании суда, через сутки после первого; ночью же нельзя было судить ни в каком деле. [865] Но в не разрешенном между книжниками споре о том, можно ли ночью судить «ложного Мессию», «Обольстителя», — рабби Шаммай говорил: «можно», рабби Гиллель: «нельзя», а Ганан нашел обход Закона, решил: «можно», и все преклонились перед мудростью рабби Ганана; как он решил, так и сделали: два заседания суда разделили вместо суток часами; первое назначили около трех часов ночи, а второе — на восходе солнца.

865

Mischna Sanhedrin, IV, I.

В первый день Пасхи, 15 низана, следующий после того, как схвачен был Иисус, соблюдался, по Закону, покой субботний так свято, что и мошки нельзя было убить. Но и для этого закона обход нашел Ганан: мошки убить нельзя, но можно казнить Обольстителя, «повесить его на проклятом древе». [866] И опять перед мудростью рабби Ганана преклонились все.

Кроме тайных учеников Иисуса, таких, как Иосиф Аримафейский и Никодим, —

многие… из начальников уверовали в Него, но ради фарисеев не исповедывали, чтобы не быть отлученными от Синагоги. (Ио. 12, 42.)

866

Mischna Sanhedrin, X, 40. — Второзак., 17, 12–13 — Keim, III, 474.

Страшным и гнусным должно было казаться им это дело, но противиться Ганану не смел никто: слишком хорошо знали все, что за одно доброе слово об Иисусе в Верховном суде грозит им после отлучения от Синагоги нож, петля в темном углу или яд.

XIII

В верхней части города, близ храма, в доме-дворце Каиафы, [867] собралось ко второму пению петухов семьдесят членов Синедриона — нужное по закону число для Верховного суда над «богохульником». [868]

867

Ioseph. Bell., II, 17, 6 — Geyer, Itineraria Hierosolymitana, 1898, p. 22. — Goguel, Vie de Jesu, 486.

868

Mischna Sanhedrin, IV, l, 4 — Keim, III, 347.