Иисус неизвестный
Шрифт:
Ты — Сын Мой возлюбленный; во всех пророках я ожидала Тебя, да упокоюсь в Тебе, ибо Ты — Мой покой. Моя тишина, —
говорит Сыну Матерь-Дух и в эту последнюю ночь, как в тот первый день служения Господня.
Если я пойду и долиною не убоюсь зла, потому что Ты со Мною (Пс. 22, 4), —
отвечает Матери Сын.
Вот как, должно быть, молился Господь в эту последнюю ночь перед Голгофой, лежа на соломе в темнице, избитый, поруганный, оплеванный.
Очи закрыл, и тише, все тише лицо. Спит? Этого не знают и Ангелы. Но если бы увидела Его матерь земная, то подумала бы, может быть, что и младенцем на руках ее так тихо не спал.
9. СУД ПИЛАТА
Когда же настало утро, все первосвященники и старейшины народа имели совещание об Иисусе, чтобы предать Его смерти.
Так у Матфея (27, 1), а у Марка (15, 1):
тотчас, поутру, первосвященники со старейшинами и книжниками, и весь Синедрион постановили приговор, [874]
Очень вероятно,
874
R. A. Hoffmann. Das Marcusevang, 600.
875
Maimon Sanhedrin, III: sabbatis et diebus festis sedit in Bet-Midrasch, in atrio gentium — Keim, III, 351.
«Все первосвященники», здесь, у Матфея, так же, как во всех евангельских свидетельствах, значит: «все родные и близкие первосвященников», [876] так что и здесь шапка-невидимка не снята с Ганана: может быть он и на этом дневном совещании, так же как и на давешнем, ночном, невидимо присутствует.
«Смертный приговор постановили», — кажется, значит: «постановили два приговора»: один для Израиля, над «богохульником», gidduphi, а другой для Пилата, над «царем Иудейским», «возмутителем»:
876
Goguel, La vie de Jes., 491.
Он возмущает народ. (Лк. 23, 5.)
Время дня обозначается с точностью у первых двух синоптиков (Мт. 27, 1; Мк. 15, 1) и IV Евангелии (18, 28), одним и тем же словом, что значит: «на восходе солнца», около шести часов утра. [877]
Судя по внезапно наступающей в тот день, полуденной, как бы полуночной, тьме Голгофской, —
тьма наступила по всей земле (Мк. 15, 33), — ·
солнце в то утро взошло мутно-зловещее, как всегда перед юго-восточным ветром, хамзином (khamsin). [878] Только что судьи, выйдя из палаты суда, взглянули на небо, как, может быть, подумали: «в первый день Пасхи, хамзин — недобрый знак!» [879]
877
Солнечный восход в начале апреля, около 6 час утра — Keim III, 344.
878
Furrer, Leb. Jes., 258. — Dalman, Jesus-Jeschua, 184. — Loti, Jerusalem, 175. — Lagrange, Marc. 432.
879
Очень вероятно, что Иисус распят в Пятницу, 15 низана, как у синоптиков, а не 14-го, как в IV Евангелии — Stapfer, III, 113–116 — Zahn, Evang. Johan.,631. — P. Schmidt, Geschich. Jes., 371.
«Хуже Черного Желтый», — говорили в народе; это значит: «тихий, желтый диавол хамзина хуже черного дьявола бурь». Очень высоко в небе проносящийся и земли почти недосягающий ветер из Аравийской пустыни гонит по небу облака пыли неосязаемой; только на зубах хрустит она, стесняет дыхание и воспаляет глаза. Где-то очень далеко пронесшегося, черного самума, хамзин — желтая, слабая, но все еще страшная тень. Стелется по земле и по небу, как дым от пожара, мутно-желтая мгла, и тускло-красное, без лучей, солнце висит в ней кровяным шаром. Вдруг, после ночной свежести, наступает тяжелый, как из печи пышащий, зной. В воздухе — едва уловимый, доносящийся с Мертвого моря, запах серы, асфальта, смолы, и еще другой, неуловимейший, как бы от падали. Никнут в поле травы и цветы. Утренние птицы, только что запев, умолкают. Жалобно блеют овцы, и мычат быки. С высунутыми языками бродят псы, и люди тоскуют, как перед неотвратимой бедой. Как бы довременного хаоса и Конца грядущего проходит по лицу земли и неба зловещая тень.
И поднялось все множество их, и повели Его к Пилату (Лк. 23, 1), —
в преторию, находившуюся над храмом, в Антониевой крепости, куда вела с храмовой площади широкая, двойная лестница. [880]
Тускло, под тусклым, кровяным солнцем хамзина, поблескивают на площади медные шлемы, брони, щиты, и над пуками связанных копий — римскими знаменами, двуглавые орлы, держащие в когтях дощечки, с четырьмя заповедными буквами, S. Р. Q. R. — Senatus Populusque Romanus. Утреннюю зрю поют медные трубы так же точно и здесь, в знойно-желтом тумане хамзина, как там, на краю света, в белых инеях Британии. «Римского мира величие безмерное», pacis romanae majestas immensa, — во всем, и, как бы неземная, скука, та самая, от которой люди открывают себе, в теплых ваннах, кровь.
880
Хотя
Перед входом в преторию, возвышался над площадью, «каменный помост», по-гречески Лифостратон, по-еврейски Гаввафа (Ио. 19, 13), что значит «блюдо» или «чаша», — названный так, вероятно, потому, что выложен был круглою, — из иглистых, к одному центру сходившихся, лучей, — искусной мозаикой, напоминавшей глубокую чашу. Он служил судейской трибуной, откуда объявлялись народу приговоры суда, [881] Гласный и всенародный суд под открытым небом, — наследие древнеримской Республики — сохранял и императорский Рим. [882]
881
Zahn, 545–547.
882
Joseph., Ant. XVII, 6, 3, XVIII, 4, 6, Bell. II, 9, 3, II, 14, 8. — Деян. Апост. 12, 4; 16, 19. — Tacit., Orat., 39. — Cicer., De harusp. resp., VI. — Keim, III, 363–364.
Римляне любили ранние суды, prima luce, «при первом свете дня». [883] Не было еще семи часов, когда Пилат вышел из внутренних покоев дворца в преторию, где в то утро назначен был суд над самозваным «царем Иудейским», Иисусом Назореем.
Если верно наблюдение, что лица подданных всегда немного похожи на лицо государя, то мы могли бы судить о лице Пилата, почти невинного убийцы Христа, по лицу Тита Веспасиана, почти невинного убийцы Израиля. Лицо Пилата мы могли бы угадать с тем большею вероятностью, что в евангельских свидетельствах изображено внутреннее, духовное лицо его, с такою чудесною живостью, что и внешнее, плотское, возникает из него с такою же почти живостью: четырехугольное, тяжелое, каменное, гладко-бритое, с мягкими, точно бабьими, морщинами, с отвислым, патрицианским кадыком, с Цезаревой, как будто для лавров назначенной, лысиной; то с брезгливой, то с тонкой, скептической усмешкой, — «что есть истина?» — и с миродержавно величественной, самоубийственной скукой, toedium vitae.
883
Seneca, De ira, II, 7.
Если бы имена Александра и Цезаря могли быть забыты, то имя Пилата осталось бы в человеческой памяти, потому что оно — рядом с именем Христа. «Понтием Пилатом, прокуратором, казнен был Христос», Christus… per Pontium Pilatum procuratorem supplicio adfectus erat, — в этой медной латыни Тацита, [884] слышится как бы уже благовест колоколов Никейского собора: «верую… во Иисуса Христа, распятого и страдавшего за нас… при Понтии Пилате». [885]
884
Tacit, Annal, XV, 44.
885
Norden, Agnostos Theos, 273. — Ed. Meyer, Ursp. und Anf. d. Chr., I, 209. — Возможная внешне-стилистическая связь с Никейским символом нисколько, разумеется, не уменьшает исторической подлинности Тацитова свидетельства, идущего, во всяком случае, от времен Мужей Апостольских.
Очень удивился бы, вероятно, Пилат, но, может быть, не очень обрадовался бы, если бы узнал об этой будущей славе своей; удивился бы, вероятно, еще больше, если бы, поняв, что значит «христианин», узнал, что христиане будут считать его своим. «В совести своей; Пилат — уже христианин», скажет Тертуллиан, [886] а просто верующие люди захотят сделать Пилата «святым»: Sanctus Pilatus. [887] Ho нисколько, вероятно, не удивился бы он, а только пожал бы плечами с брезгливой усмешкой, если бы прочел в доносах таких злейших врагов своих, иудеев, как Ирод Агриппа и мудрец Филон, список своих злодеяний: «лютая жестокость, лихоимство, грабежи, бессудные казни», и проч., и проч. [888] Так же мог бы он усмехнуться, вспомнив, как учил его милосердию кесарь Тиберий. Нет, Пилат — не «святой», но и не злодей: он, в высшей степени, — средний человек своего времени. «Се, человек!» Ессе homo! — можно бы сказать о нем самом. Почти милосерд, почти жесток; почти благороден, почти подл; почти мудр, почти безумен; почти невинен, почти преступен; все — почти, и ничего — совсем: вечное проклятие «средних людей». Этому-то, самому среднему из людей, и суждено было роком или Промыслом Божиим самое крайнее из всех человеческих дел — сказать Сыну человеческому: «пойдешь на крест».
886
Pilatus Jam pro sua conscientia Christianus. — Tertul., Apolog., 21.
887
Henneke, II, 63.
888
Philo. Legat. ad Cajum, 38.