Иисус неизвестный
Шрифт:
И увидел Иисус лицом к лицу —
подобного Сыну человеческому, облеченного в подир царей и священников, и по персям опоясанного поясом златым. Глава его и волосы белы, как белое руно, как снег; и очи его, как пламень огненный.
И ноги его подобны халколивану, как распаленные в печи, и голос его, как шум вод многих. [412]
И холоден пламень его, как смерть, и темное сверкание лица его, как солнце перед затмением. И сказал:
— Если Ты отвергнешь дар мой последний, горе, горе, горе Тебе, Иисус! Будешь один навсегда. Всех обманешь, а Сам не будешь обманут никем. [413] Никто никогда Тебя не узнает; меня узнают, мне поклонятся. Я поделил мир, а не Ты.
412
Откр. 1, 13–15.
413
Эти кощунственные слова влагают присциллиане-гностики в уста самому Господу: verbo illusi cuncta et non sum illusus in totum. — August., epist., 287, ad Ceretium, Opp. T. II, col. 644. — Henneke, II, 529.
И приблизил лицо к лицу Его и сказал:
— Брат мой, Сын человеческий! Я Тебя люблю, я Тебя никогда не покину; отойду до времени, и вновь вернусь. Я с Тобой и на крест взойду. «Проклят висящий на древе». Оба мы прокляты; оба мир должны искупить от проклятья, сказать Отцу о братьях наших, сынах человеческих: «их проклянешь, — и нас, их простишь, — и нас!»
И поставил дьявол Иисуса на вершину вершин, крайнюю точку пространств и времен; и разверз пустоту — бесконечность пространств — Полдень и Полночь, Восток и Запад; бесконечность времен — все, что было, есть и будет.
И показал Ему царства вселенной во мгновении времени и сказал:
Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их; ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее.
И так, если падши поклонишься мне, то все будет Твое. [414]
И приблизил сердце к сердцу Его, и сказал:
— Ты — Иисус, Сын человеческий; я — Христос, Сын Божий. Иисус, поклонись Христу. И сказал ему Иисус:
Отойди от Меня, сатана; ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи. [415] И окончив все искушение, дьявол отошел от Него до времени.
414
Мт. 4, 9; Лк. 4, 5–7.
415
Мт. 4, 10; Лк. 4, 13; Мт. 4, 11.
И се, Ангелы приступили и служили Ему. [416]
17.
«Сколько ждали, искали, молились, и вот, только что нашли, — ушел!» — думал Симон Ионин, и тяжело вздыхал, всхлипывал, как маленькие дети, после плача.
Очень устал, вернувшись к ночи из ущелья Крита в Вифавару. Лег в шатре, но уснуть не мог: чуть глаза заведет, — вздрогнет, откроет глаза в темноте, и так лежит под низким, душным, верблюжьей шерсти, пологом. Слушает, как за полой шатра сонные верблюды жвачку жуют, лягушки в ивовых зарослях Иордана звенят усыпительно, где-то очень далеко, у стада, лает собака, и воет шакал в пустыне.
416
Мк. 1, 13.
Третьи петухи еще не пели, как Симон встал, разбудил спавшего рядом с ним Андрея и сказал:
— Иду искать Иисуса.
— Что ты, Симон, где же ночью искать? — удивился тот.
— Все равно, иду. Не хочешь со мной, один пойду. Очень хотелось спать Андрею, но страшно было за брата. Встал и сказал:
— Пойдем.
Проснулся также Иоанн Заведеев, спавший о ними в шатре, и сказал:
— Пойду и я с вами.
Симон взял в мешок хлеба, часть печеной рыбы, глиняный сосуд с вином, и пошли.
18.
Чуть светало, когда дошли до потока Крита у входа в ущелье. Спрошенный о дороге на Белую гору, пастух отсоветовал им трудный и опасный путь через ущелье, указал другой, обходный, по Иерихонской равнине, и дал им в проводники подпаска.
Мальчик довел их до полгоры и сказал:
— Прямо ступайте, теперь не собьетесь, до самого верха тропа доведет.
— А ты куда же?
— К дедушке. Овец пора на водопой.
— Пойдем с нами.
Мальчик покачал головой и сказал:
— Нет, не пойду.
И, помолчав, прибавил тихо:
— Боюсь.
— Чего же ты боишься?
— Его. Он там, на горе…
По тому, как он это сказал, все поняли, что «он» — дьявол. И вдруг побежал от них, как будто за ним уже гнался «он».
19.
Розово-розово небо, и свежо, как лепесток только что расцветшей розы. Белая гора вся тоже порозовела, мертвая — вдруг ожила. И в розовом небе, как подвешенный на ниточке, огромный алмаз, солнечно-яркая, — тени, казалось бы, могла бы откидывать, — горела звезда Денницы.
Миновав устье Критского ущелья, тою же тропинкой пошли, как вчера Иисус, по отлогому скату Белой горы.
«Ангелы! Ангелы!» — подумал Симон, взглянув на небо, где, восходя от востока, из-за горы, проносились в очень, должно быть, высоком, земли не достигавшем веянии, первыми лучами солнца позлащенные, все друг на друга похожие, узкие, длинные облака, с одинаково склоненными верхушками, легкие, как пар. С утренней свежестью, курился из ущелья Крита, подземного рая, ладан бальзамных вересков: как будто совершая на земле и на небе служение Господу, проходили перед Ним в торжественно-медленном шествии, склоняя головы и вознося фимиам из кадильниц, златовенчанные, в златовеющих ризах, исполинские Ангелы.
20.
Кончилось шествие, облака рассеялись, и по ровно-светлому небу протянулись от все еще невидимого солнца три голубовато-мглистых, расширяющихся кверху полосы, как бы три луча от невидимой славы Господней.
Симон вдруг остановился, заслонил глаза ладонью от света, вгляделся, тихо вскрикнул: «Он!» и побежал.
Белый на белом камне сидел. Солнце всходило за Ним и, казалось, три луча идут от Него, как от солнца.
Симон бежал так, что Иоанн и Андрей не поспевали за ним. Споткнулся о камень, упал, кожу содрал с колена до крови, но не почувствовал боли, вскочил, побежал еще скорее, ничего не видя — видя только Его одного — Солнце.
Пал к ногам Его, обнял их и воскликнул: — Равви! Равви!
Поднял на Него глаза, и сделалось так тихо на душе, так радостно, что, казалось, только для того родился и жил, чтобы смотреть на Него одного, больше ничего не видеть, не знать, не желать, — только смотреть, смотреть, и так умереть.
Руки положил Иисус на плечи его и заглянул ему в глаза так глубоко, как ни в чьи глаза никто никогда не заглядывал.
Симон, сын Ионин, ты наречешься Кифа — Камень. [417]
417
Ио. 1, 42.