Иисус: Возвращение из Египта
Шрифт:
— Почему на престоле нет царя из рода Давидова? — спросил раввин громче, чем раньше. — Где этот царь?
— Он придет, — сказал я. — И дом его будет вечен.
Лицо раввина смягчилось. Он снова заговорил тихим голосом.
— Не плотник ли построит этот дом? — проговорил раввин.
Смех. Старики засмеялись первыми, потом — мальчики, сидевшие на полу. Но старый раввин не смеялся. Я заметил, как по его лицу скользнула печаль, но потом она исчезла, и раввин ждал моего ответа, глядя на меня добрыми глазами.
Лицо
— Да, ребе, — выпалил я. — Плотник построит дом царя. Плотник всегда нужен. Даже сам Господь время от времени становится плотником.
Старый раввин удивленно смотрел на меня. Все вокруг зашумели. Мой ответ никому не понравился.
— Объясни, что это значит, — велел мне раввин на арамейском языке.
Я припомнил слова, что не раз говорил мне Иосиф:
— Разве не Господь сказал Ною, какого размера должен быть ковчег и из какого дерева его строить? Разве не Он сказал, что ковчег нужно осмолить внутри и снаружи, не Он ли сказал, какой высоты сделать ковчег и где Ной должен прорубить окно, а где дверь, с точностью до локтя?
Я остановился.
Лицо старейшего из раввинов медленно осветилось улыбкой. Больше я ни на кого не смотрел. Было тихо.
— И разве не верно, — продолжил я на нашем родном языке, — что Господь сам послал пророку Иезекиилю видение о новом храме, определив размеры галерей, и колонн, и ворот, и алтаря, показав, как все должно быть сделано?
— Да, это верно, — улыбался старый раввин.
— И еще, господин мой, — не умолкал я, — разве не Премудрость сказала, что, когда Господь создавал мир, Премудрость была там как главный работник, и если Премудрость не есть Господь, что тогда Премудрость?
Тут я умолк, удивившись собственным словам. Не знаю, откуда они взялись. Но потом я продолжил:
— Ребе, разве Навуходоносор не отправил плотников в Вавилон вместо того, чтобы убить их, потому что они знали, как строить? И когда Кир, царь персидский, повелел, что мы можем вернуться, плотники пошли домой строить храм, как указано это было Господом.
Тишина.
Раввин отступил. Я не мог понять выражение его лица. С опущенной головой я стал мучительно перебирать, что я сказал не так.
Не выдержав, я снова заговорил.
— Почтенный ребе, — сказал я, — со времен Синая там, где Израиль, там и плотник — плотник, чтобы построить скинию. И не сам ли Господь сказал нам, каковы должны быть размеры скинии, и…
Наконец раввин остановил меня. Он засмеялся и поднял руку, призывая меня и всех остальных к тишине.
— Это хорошее дитя, — произнес он, глядя поверх меня на Иосифа. — Мне нравится этот ребенок.
Остальные старики закивали, увидев, что кивнул старейший из них. Снова зазвучал смех, но не громкий хохот, а тихое посмеивание, бегущее по комнате.
Старый раввин указал на пол прямо перед собой.
Я
Раввин побеседовал еще немного, дружелюбно и спокойно, с Иаковом и другими мальчиками нашей семьи, но я уже ничего не слышал. Я знал только, что худшее позади. Сердце мое билось так громко, что я не сомневался, этот стук слышали все. Слезы я так и не вытер, но плакать перестал.
Наконец мужчины ушли. Начались занятия в школе.
Старый раввин задавал вопросы и отвечал на них, а мальчики повторяли за ним. С закрытыми дверями в комнате скоро стало тепло.
В то утро в школе со мной больше никто не заговаривал, и я тоже не задавал вопросов, просто заучивал ответы вместе со всеми и пел, а еще я иногда взглядывал на раввина, а он смотрел на меня.
Когда мы вернулись домой, вся семья собралась, чтобы поесть, и, разумеется, возможности расспросить взрослых у меня не было. Но по их лицам я видел, что они никогда не расскажут мне, почему старый раввин так долго говорил со мной. Я видел это по их глазам, по тому, как они смотрели на меня, как будто стараясь доказать, что все в порядке и все так и должно быть.
А мама выглядела счастливой, значит, догадался я, она не знала о том, что произошло в школе. Она улыбалась и сияла как девочка, раскладывая еду и уговаривая нас съесть еще немного, хотя мы уже наелись.
Я устал так, словно весь день помогал укладывать мраморные плиты. После еды я прошел в женскую комнату, не давая себе отчета в том, что делаю, улегся на мамину циновку и мгновенно заснул.
Меня разбудили громкие голоса и дурманящие ароматы похлебки и свежего хлеба. Оказалось, что день уже клонится к вечеру, я проспал полдня как младенец, и настала пора снова садиться за стол.
Я сходил к ванне, чтобы омыть холодной водой лицо и руки, а после склонился и окунул ладони в микву. Потом я вернулся и принялся за еду.
Закончив с похлебкой, я получил чашку с маслом и медом.
— Что это? — спросил я.
— Ешь, — сказал Клеопа. — Разве ты не знаешь, что это?
Иосиф при этих словах негромко рассмеялся, его смех подхватили мои дяди — их смех был как ветер, перебегающий с дерева на дерево.
Мама взглянула в мою чашку.
— Раз дядя говорит тебе, что надо есть, ешь, — сказала она.
Клеопа тихо проговорил:
— Маслом и медом будет он питаться, пока не научится отвергать злое и избирать доброе.
— Знаешь, чьи это слова? — спросила у меня мама.
Я поел масла и меда и предложил угощение Иакову, но он уже насытился. Тогда я вернул чашку Иосифу, и он передал ее дальше.
— Я знаю, что это слова Исайи, — ответил я маме, — но когда он их сказал и кому, не помню.
И снова все засмеялись. Я тоже смеялся.
Но я действительно не помнил. И не сильно старался вспомнить.