Икона и топор
Шрифт:
Окончательное покорение и хозяйственное освоение всей Южной России в конце XVIII — начале XIX в. увеличило объем крестьянского населения; и образ степи стал приходить на смену более северному образу леса в российском воображении. Имелись две основных разновидности степного существования; с той или с другой сообразовалась примитивная, приземленная жизнь среднего крестьянина. Существование растительное, чуждое всем устремлениям, было пассивным принятием превратностей бытия. Альтернативой являлась жизнь хищническая, грабительская — жизнь насекомых, грызунов, диких монгольских карликовых лошадей и городских скупщиков зерна. Пассивное, растительное существование в какой-то степени отвечало крестьянскому идеалу, но многие российские крестьяне становились хищниками: с ними происходило одно из тех превращений, какими изобилует крестьянский фольклор. И не было свирепее крестьян, ставших землевладельцами или государственными чиновниками. Ибо они являлись новыми и сверх меры голодными хищниками, которым были ведомы секреты растительного царства: известны потаенные глубины, скрывающие корни растений, известно, как молчаливые растительные существа ухитрялись уцелеть в бесчисленных нашествиях жадных кочевников. Многие крестьяне втайне мечтали сделаться хищниками; и, когда власть ослабевала или появлялся провидец, немало, казалось бы, счастливых растений превращалось в бешеных животных. Впрочем, немало крестьян претерпевало более мирные метаморфозы, понемногу становясь богатеями, которые именовались выразительным русским словом «кулаки».
На
По мере того как все больше россиян проникалось дворянской рефлексией, перед ними вставал вопрос, каким образом Россия сможет подняться от растительного и животного степного существования к более достойной жизни. В своих взволнованных спорах россияне самых разных убеждений нередко использовали метафорический образ корабля в море. Как северные холода вызывали тяготение к теплу и огню, так необъятное однообразие равнины благоприятствовало представлению о водяной шири и странствиях по ней.
В отличие от загадочной птицы-тройки, которая символизировала Русь у Гоголя, обиходный образ России-корабля имел явственные корни в раннехристианской символике. Подавляющее большинство россиян в середине XIX столетия все еще чувствовали себя надежно во «втором ковчеге» Русской Церкви, который напоминал им о том, что, ведомая Христом, Церковь не дает смертному сгинуть в море греха и приводит его в Царствие небесное — так же, как мудрый кормчий приводит странствующих по бурным морям в безопасную гавань [1103] .
1103
1. См.: Д.Соколов. Краткое учение, 7. Термин «неф», конечно, происходит от латинского «navis» («корабль»); и о русских церквях впрямую говорится, что они строились продолговатые, как лодки (Соколов, 7). Согласно Стшиговскому (J.Strzygowski. Early Art, особ. 154–160), лодка кверху килем послужила прообразом стрельчатой арки-подковы ранней скандинавской архитектуры; и если признать высокую степень скандинавского влияния, по крайней мере, на культуру Новгорода, то становится вполне объяснимо наличие этой формы — а может быть, даже и луковичных куполов — в русской деревянной архитектуре.
Содержательная древняя история символических образов моря и корабля в восточном и западном христианстве прекрасно изложена в кн.: H.Rahner. Symbole der Kirche. — Salzburg, 1964, особ. 239 и далее. Позднейшая судьба этих образов во времена Киевской Руси достаточно полно описана в: В.Адрианова-Перетц. Очерк поэтического стиля древней Руси. — М. — Л., 1947, 45–50.
Сборник церковных законов и правил именовался «Кормчая книга»; а главнейшие монастыри в большинстве своем находились на островах или полуостровах, подобно Афонскому, до которого вернее всего было добираться на лодке. Паломничества большей частью завершались переправой благочестивых странников к святилищу, осуществлявшейся моряками-священнослужителями. Такая переправа бывала и опасной — например и в особенности все более популярное плавание на кормчих ладьях «Вера» и «Надежда» по бурному и льдистому Белому морю в Соловецк. После Крымской войны кормщики этих ладей любили рассказывать паломникам, как английские фрегаты не могли повредить монастырь пушечным огнем, ибо Господь чудесным образом отводил ядра, высылая им навстречу стаи чаек [1104] . Старообрядцы обретали новую надежду, узнавая о российских открытиях на севере Тихого океана: они полагали, что в тамошних отдаленных от антихриста краях могут обнаружиться на каком-нибудь острове остатки верных сынов благочестной Церкви Христовой [1105] . Подобно тому как Аввакум в юности узрел во сне свое религиозное назначение, когда Господь прислал ему корабль [1106] , хлысты называли свои бродячие в поисках новообращенных отряды проповедников «челнами», которыми правят «кормщики»; а ризы посвящаемых именовались «белыми парусами».
1104
2. См. рассуждение о паломничестве и рассказ о нем в кн.: В.Немирович-Данченко. Соловки. — СПб., 1904, 11–20, 72–75. Автор этого сочинения — Василий, брат знаменитого режиссера и одного из двух основателей Московского Художественного театра, Владимира Немировича-Данченко.
1105
3. N.Arsen’ev. Studies in Russian Religious Life // Irenikon, 1959, Winter, 21–22.
1106
4. Аввакум. Житие // Изборник. Повести древней Руси. — М, 1986, 359; Severac. La Secle, 236.
Мирской образ корабля как символа надежды сливался с религиозным образом церкви как спасительного ковчега, а порой и заменял его. На русском Севере возникали легенды, где кораблям приписывалось мифическое происхождение и присваивалось особое, неповторимое обличье; при спуске на воду их обычно сопровождали песнопения вроде:
Вода-девица, Река-кормилица! …Вот тебе подарок: Белопарусный кораблик! [1107]1107
5. Приводится в главе «Рождение корабля» // Б.Шсргин. Поморщина-Кора-белыцина. — М., 1947, 106. См. также 6 и эпическую поэму «Братанна», 32–33.
На юге плавание по Волге связывалось с вольным житьем казаков; излюбленное народное игрище с песнями и плясками называлось «лодка». Многие «лодочные» песни и изобразительные обыкновения вошли в фольклор Поволжья и сохранились в представлениях популярных плавучих театров [1108] .
Для мятущихся дворян образ России-корабля давно перестал быть утешительным. Магницкий сравнивал высшее ученое сословие России времен Александра I с «кораблем без кормила, влачащимся всяким ветром учения» [1109] , а бывший воспитатель Александра Лагарп мрачно предупреждал, что «мы пассажиры на судне революции. Нам должно либо достичь берега, либо утонуть» [1110] . Незадолго до самоубийства Радищев писал о старом порядке: «И сокрушил наконец корабль, надежды несущий». Он помогал дворянским мыслителям отвлечь умственные взоры от корабля и обратить к сопутствующему образу моря. История, заявлял он, движется в «пенистые волны… в море; а там нет ни предел, ни брегов» [1111] . Позднее Лунин сравнивал свои мысли с «бурями на море» [1112] , а Тургенев уподоблял романтическое бегство за границу при Николае изначальным поискам" восточнославянскими племенами «начальников у заморскцх варягов». Оторванный от русской почвы, «я бросился вниз головою в «немецкое море», долженствовавшее очистить и возродить меня» [1113] .
1108
6. Lo Gatto. Storia, I, 21–23; П.Берков // РФ, IV, 1959, 332–333 и отсылки в тексте.
1109
7. Слова Магницкого приводятся в: Сухомлинов. Исследования, I, 219. В конце XVII в. братья Лихуды считали, что из-за латинщины русская церковь брошена как бы На волю волн в открытом море. См.: В.Виноградов. Очерки, 10. Об одновременном употреблений той же метафоры в ранних старообрядческих сочинениях см.: Я.Барское. Памятники первых лет русского старообрядчества., — СПб., 1912, 265.
1110
8. Приведено в: Ссмсвский. Декабристы // МГ, 1908, май — июнь, 425.
1111
9. Осмнадцатое столетие //А.Радищев. Избр. соч. — М. — Л., 1949, 287. Приведено в: Lang Radical, 250–251.
1112
10. Лунин. Сочинения и письма, 17. Он полагал, что «корабль католической церкви» — единственное спасение в море сомнений, которые человек сам гю себе «никогда не сможет смирить».
1113
11. Литературные и житейские воспоминания // И.Тургенев. ПСС и писем, XI. — М., 1983, 8. Ср. также: Белинский. ПСС, XI, 293 — как он жаждет погрузиться в «океан» простоты.
Когда разразилась революция 1848 г., «немецкое море» стало «волн неистовых прибоем» у поэта Тютчева, в чьих ясновидчески контрреволюционных стихотворениях Россия уподоблялась «громадному граниту»: ее «камень неизменный» высится последним оплотом и сулит спасение Европы от «бурного натиска» революции [1114] . На другом конце политического спектра Герцен не оглядывался на этот незыблемый утес, а устремлял взоры «к тому берегу», простирающемуся за пучинами 1848 г. Его знаменитый некролог к событиям этого года под названием «С того берега» начинается увещеванием сына не оставаться «на этом берегу»: «Современный человек, печальный Pontifex Maximus, ставит только мост — иной, неизвестный, будущий пройдет по нем» [1115] .
1114
12. Георгий Флоровский (Georges Florovsky. The Historical Premonitions of Tintchcv // SEER, 1924, особ. 340). О других провидческих раздумьях Тютчева по поводу революций 1848 г. см.: Kohn. Mind, 94—103; и его переписку (СН, XXII, 1917, 278–283).
1115
13. С того берега //А.Герцен. Собр. соч., VI. — М., 1955, 7. Ощущение странствия на корабле между разными мирами — столь определяющее для этого произведения Герцена — присутствует также в книге воспоминаний со сходным названием, написанной другим даровитым и высокообразованным русским эмигрантом столетием позже: В.Набоков. Другие берега. — NY, 1954.
Вслед за своим другом Прудоном Герцен надеялся обрести новый мир, в котором все прежнее страдание «покажется волшебным мостом, переброшенным через поток забвения» [1116] ; однако его преследовал страх, что всякий мост в будущее может быть воздвигнут — как и Санкт-Петербург с его мостами — лишь ценой человеческого страдания.
И только в следующем, послегерценовском студенческом поколении «новых людей» раннего периода царствования Александра II россияне возжаждали покинуть прежние причалы и знакомые маяки. Крупнейший композитор того времени Модест Мусоргский провозгласил: «К новым берегам!» бесстрашно сквозь бурю, мели и подводные камни… Сказано: «к новым берегам», — и возврата нет» [1117] .
1116
14. «…a l'Eglise militante doit succedcr au dernierjour line Eglise triomphante, et le systeme des contradictions sociales m'apparait comme un pont magiquejete sur le fleuve dc I'oubli» («в последний день церковь торжествующая должна наследовать церкви воинствующей, и система социальных противоречий казалась мне неким волшебным мостом, переброшенным через поток забвения»). Это последние строки трактата Прудона «Система экономических противоречий, или Философия нищеты» (Systeme des contradictions economiques, ou Philosophic dc la misere // P.J.Proudhon. Oeuvres completes, 1923, II, 413).
1117
15. Письма Стасову от 18 окт. 1872 г. и от 7 авг. 1875 г. // М.Мусоргский. Избр. письма. — М., 1953, 88 и 141. Приведено в: О. von Riescman. Moussorgsky. — NY, 1929, 105, 248.
Революционеры-народники путешествовали «вниз по матушке по Волге» в надежде возродить мятежный разинский дух песнопениями вроде нижеследующего:
Ой, ребята, плохо дело! Наша барка на мель села. Царь наш белый — кормщик пьяный! Он завел нас на мель прямо… Подбавим барке ходу, Покидаем господ в воду [1118] .В своих высших проявлениях устремления молодой России были сродни дантовским: тот использовал подобную же метафору в начале своего «Чистилища»:
1118
16. Стихи народника-агитатора Иванчина-Писарева, приведенные в: Б.Итснберг. Начало массового «хождения в народ» // ИЗ, LXIX, 1961, 160 и примеч. 88.
Россияне устремлялись вперед очертя голову, вопреки пророческому Предупреждению, сделанному тем же Данте в начале «Рая»:
О вы, которые в челне зыбучем… Поворотите к вашим берегам! Не доверяйтесь водному простору! Как бы, отстав, не потеряться вам! Здесь не бывал никто по эту пору [1120] .1119
17. Purgatorio, Canto I, 1–3. Перев. М.Лозинского.
1120
18. Paradiso, Canto II, I, 4–7. Перев. M.Лозинского.