Икона
Шрифт:
Они остановились в «Национале», где до них останавливался несчастный Джефферсон. Сэра Найджела ожидал у портье конверт, оставленный для него двадцать четыре часа назад смуглым человеком, чеченцем, которого никто не запомнил. Письмо передали вместе с ключом от номера.
В конверте лежал листочек чистой бумаги. Если бы его перехватили или потеряли, то особого вреда это не нанесло бы. Сообщение было написано не на бумаге, а лимонным соком на внутренней стороне конверта.
Открыв и положив конверт на стол, Брайан Винсент взял из фирменного коробка, лежавшего на тумбочке, спичку, зажёг и осторожно нагрел бумагу.
Когда телефон зазвонил, трубку снял сам патриарх Алексий Второй, потому что номер этого личного телефона, стоявшего на столе в его кабинете, знали немногие, и все они были ему известны.
— Да? — осторожно произнёс он.
Голос ответившего был ему не знаком; человек хорошо говорил по-русски, но не был русским.
— Патриарх Алексий?
— Кто говорит?
— Ваше святейшество, мы не знакомы. Я всего лишь переводчик джентльмена, приехавшего со мной. Несколько дней назад вы были так добры, что приняли священника из Лондона.
— Помню.
— Он предупредил вас, что приедет другой человек, более значительный, для частной беседы с вами, чтобы обсудить дело чрезвычайной важности. Этот человек рядом со мной. Он спрашивает, не примете ли вы его.
— Сейчас, сегодня вечером?
— Быстрота — самое главное, ваше святейшество.
— Почему?
— В Москве есть силы, которые скоро узнают этого джентльмена. За ним установят слежку. Важна осторожность во всём.
Этот аргумент определённо напомнил о чём-то нервничавшему патриарху.
— Понятно. Где вы сейчас?
— В нескольких минутах езды. Мы готовы.
— Тогда через полчаса.
На этот раз заранее предупреждённый казак, не задавая вопросов, открыл дверь, а снедаемый любопытством отец Максим провёл посетителей в личный кабинет патриарха. Сэр Найджел воспользовался лимузином, предоставленным «Националем», и попросил шофёра подождать его у тротуара.
Как и в прошлый раз, патриарх Алексий был в светло-серой рясе с простым наперсным крестом. Он поздоровался с пришедшими и пригласил их сесть.
— Позвольте мне сначала извиниться за то, что моё знание русского настолько слабо, что мне приходится разговаривать через переводчика, — сказал сэр Найджел.
Винсент быстро перевёл. Патриарх кивнул и улыбнулся.
— А я, увы, не говорю по-английски, — ответил он. — А, отец Максим, пожалуйста, поставьте кофе на стол. Мы справимся сами. Можете идти.
Сэр Найджел начал с того, что представился, однако стараясь не упоминать того факта, что он когда-то был очень важным офицером разведки. Он сказал лишь, что является ветераном британской дипломатической службы (это было почти правдой), теперь в отставке, но вызван для выполнения задания — провести переговоры.
Не упоминая о совете Линкольна, он рассказал, что «Чёрный манифест» показали ряду лиц, пользующихся безграничным влиянием, и все они были глубоко потрясены его содержанием.
— Как, без сомнения, были потрясены вы сами, ваше святейшество.
Когда русский перевод закончился, Алексий мрачно кивнул.
— Вот почему я приехал сказать вам, что ситуация в России в данный момент касается нас всех, людей доброй воли в России и за её пределами. У нас в Англии был поэт, который сказал: ни один человек не может быть островом. Мы все — части одного целого. Потому что, если Россия, величайшая в мире страна, падёт под рукой жестокого диктатора ещё раз, это станет трагедией для нас на Западе, для народа России и больше всего для святой Церкви.
— Я не сомневаюсь в ваших словах, — сказал патриарх, — но Церковь не может вмешиваться в политику.
— Открыто — нет. И всё же Церковь должна бороться со злом. Церковь всегда занималась моралью, не так ли?
— Конечно.
— И Церковь имеет право стараться защитить себя от разрушения и от тех, кто пытается разрушить её и её миссию на земле?
— Без сомнения.
— Тогда Церковь может призвать верующих выступить против действий, поддерживающих зло и вредящих ей?
— Если Церковь выступит против Игоря Комарова, а он всё равно станет президентом, Церковь завершит своё разрушение, — сказал Алексий Второй. — Так думают десятки епископов, и они в подавляющем большинстве проголосуют за молчание. Я буду побеждён.
— Но есть другой возможный путь, — сказал сэр Найджел. В течение нескольких минут он излагал конституционную реформу. Слушая его, патриарх от изумления открыл рот.
— Вы не можете говорить это серьёзно, сэр Найджел, — наконец произнёс он. — Восстановить монархию, вернуть царя? Люди никогда не пойдут на это.
— Давайте посмотрим, перед чем вы стоите, — предложил Ирвин. — Мы знаем, что Россия оказалась перед выбором, мрачнее которого трудно себе представить. С одной стороны, непрекращающийся хаос, возможный распад, даже гражданская война в югославском духе. С другой — стабильность и процветание. Россия раскачивается, как корабль во время бури, не имея ни якоря, ни руля. Скоро она должна пойти ко дну, её обшивка развалится и люди погибнут. Или диктатура, страшная тирания, какой ваша многострадальная страна ещё не видела. Что бы вы выбрали для вашего народа?
— Я не могу, — сказал патриарх. — И то и другое ужасно.
— Тогда вспомните, что конституционная монархия всегда являлась оплотом против деспотизма одного тирана. Они не могут сосуществовать, что-то одно должно исчезнуть. Все нации нуждаются в символе, человеческом или ином, в который они могли бы верить в тяжёлые времена, который мог бы объединить их, преодолев языковые и клановые барьеры. Комаров превращает себя в такой национальный символ, в такую икону. Никто не проголосует против него за пустое место. Должна появиться альтернативная икона.
— Но проповедовать восстановление… — возразил патриарх.
— Не означает проповедовать против Комарова, чего вы боитесь, — доказывал англичанин. — Это будет проповедь стабильности — икона выше политики. Комаров не сможет обвинить вас во вмешательстве в политику, в выступлениях против него, хотя он может про себя подозревать, что происходит. И существуют другие факторы…
Найджел Ирвин с большим искусством развернул перед патриархом соблазнительные перспективы. Единение Церкви и трона, полное восстановление православной Церкви во всём её блеске, возвращение Патриарха Московского и Всея Руси в его дворец за кремлёвскими стенами, возобновление кредитов с Запада, наступление стабильности.