Икона
Шрифт:
— То, что вы говорите, весьма логично и находит отклик в моём сердце, — сказал Алексий Второй, подумав. — Но я видел «Чёрный манифест». Мне известно все зло. Мои братья во Христе — собор духовенства, епископы — его не видели и не поверят, что он существует. Опубликуйте его — и даже, может быть, половина России согласится с ним… Нет, сэр Найджел, я не переоцениваю мою паству.
— Но если заговорит другой голос? Не ваш, ваше святейшество, не официальный, но сильный, убедительный голос, с вашей молчаливой поддержкой?
Он имел в виду отца Григория Русакова, которому патриарх
В молодости отца Русакоа исключали из одной семинарии за другой. Он был слишком, по мнению КГБ, интеллектуален и слишком страстен. Поэтому он ушёл в маленький сибирский монастырь и, приняв духовный сан, стал странствующим священником без прихода, проповедуя где придётся, двигаясь впереди идущей по его следам тайной полиции.
Конечно, его поймали, и он получил пять лет лагерей за антигосударственные высказывания. На суде он отказался от назначенного ему адвоката и защищал себя настолько блестяще, что вынудил судей признать, что они нарушают Советскую Конституцию.
Освобождённый, как и другие священники, по амнистии Горбачёва, он доказал, что не утратил своего огня. Он снова стал проповедовать, но при этом бичевал епископов за их робость и продажность, нанося таким образом многим из них оскорбления, и они ездили к Алексию просить, чтобы молодого священника снова посадили за решётку.
Надев рясу приходского священника, Алексий Второй пошёл послушать одну из его проповедей. Если бы только, думал он, стоя неузнанный в толпе, он мог направить этот огонь, эту страстность, это красноречие на службу Церкви.
Дело в том, что отец Григорий сплачивал людей. Он говорил на языке народа, пользуясь простонародными выражениями. Он мог сдобрить свою проповедь словами, которые услышал в лагерных бараках; он умел говорить и на языке молодёжи, знал их поп-идолов, знал, как трудно домохозяйке свести концы с концами, знал, как водка притупляет страдания.
В тридцать пять лет он оставался аскетом и хранил обет безбрачия, но знал о грехах плотских больше, чем может научить любая семинария. Два популярных журнала для подростков даже представили его читателям как секс-символ.
Поэтому Алексий Второй не побежал в милицию, требуя его ареста. Он пригласил непокорного на ужин. В Данилевском монастыре они скромно поужинали за простым деревянным столом. Алексий угощал. Они проговорили всю ночь. Алексий объяснил задачу, стоящую перед ним: медленная реформа Церкви, которая слишком долго служила диктатуре, попытки вновь обрести пастырскую роль среди ста сорока миллионов христиан в России.
К восходу солнца отец Григорий согласился призывать своих слушателей искать Бога у себя дома и на работе, но ещё и возвратиться в Церковь, какой бы греховной она ни была. Тихая рука патриарха сделала многое возможным. Каждую неделю главная телестанция вела репортажи с проповедей отца Григория, собиравших огромное количество слушателей, и проповеди, таким образом, видели миллионы, к которым он никогда не имел бы возможности обратиться. Зимой 1999 года этот единственный в своём роде священник стал широко известен как самый выдающийся оратор.
Патриарх немного помолчал. Наконец он сказал:
— Я поговорю с отцом Григорием о возвращении царя.
Глава 15
В конце ноября, как всегда, выпал первый снег. Холодный ветер, предвестник наступающих морозов, разносил его по Славянской площади.
Пузатенький священник, наклонив голову, преодолевая ветер, торопливо вошёл в ворота и, перейдя небольшой двор, юркнул в церковь Всех Святых на Кулишках, внутри которой было тепло и пахло влажной одеждой и ладаном.
За ним снова следили из припаркованной неподалёку машины, и, когда наблюдатели убедились, что он не привёл за собой «хвост», полковник Гришин вошёл в церковь.
— Вы звонили, — сказал он, когда они остановились в стороне от немногочисленных молящихся, делая вид, что рассматривают иконы на стене.
— Вчера вечером. Посетитель. Из Англии.
— А не из Америки? Уверены, что не из Америки?
— Да, полковник. Часов в десять его святейшество велел мне впустить джентльмена из Англии и проводить к нему. Он приехал с переводчиком, намного моложе. Я впустил их и провёл в кабинет. Затем я принёс кофе.
— Что они говорили?
— Когда я был в комнате, старый англичанин извинялся, что плохо говорит по-русски. Молодой все переводил. Тут патриарх велел мне поставить кофе и отпустил меня.
— Подслушивали у двери?
— Пытался. Но молодой англичанин повесил на дверную ручку свой шарф, кажется. Это помешало мне видеть, и я не все расслышал. Тут пришёл казак с обходом, и мне пришлось уйти.
— Он назвал своё имя, этот старый англичанин?
— Пока я был в комнате — нет. Может быть, когда я варил кофе. Из-за этого шарфа я ничего не видел и услышал очень мало. То, что я слышал, — бессмыслица.
— Расскажите мне, отец Максим.
— Патриарх только однажды возвысил голос. Я услышал, как он сказал: «Вернуть царя?» Казалось, он очень удивился. Затем они заговорили тихо.
Полковник Гришин стоял, уставившись на икону Богоматери с младенцем, с таким видом, словно ему только что дали пощёчину. То, что он узнал, могло показаться бессмысленным глупому священнику, но для него это имело смысл.
При конституционном монархе как главе государства не будет поста президента. Главой правительства будет премьер-министр, лидер правительственной партии, но все равно зависимый от парламента. Думы. От этого до сценария Игоря Комарова по установлению однопартийной диктатуры было страшно далеко.
— Как он выглядит? — спокойно спросил он.
— Среднего роста, худой, седые волосы, немного старше семидесяти.
— Не знаете, откуда он приехал?
— А, не так, как молодой американец. Этот приехал на машине, и она ждала его. Я его провожал. Машина всё ещё стояла там. Не такси, а лимузин. Я записал номер, когда она уезжала.
Он передал листок бумаги полковнику.
— Вы хорошо поработали, отец Максим. Мы этого не забудем.
Сыщики Анатолия Гришина действовали быстро. Звонок в автоинспекцию — и не прошло и часа, как по номеру определили, что лимузин принадлежит «Националю».