Иконописец
Шрифт:
– По правде говоря, из письма я мало что понял, кроме того, что вам нужна моя профессиональная помощь, – сказал Руперт.
– Я не мог все сообщить в письме. Вы поймете, когда я посвящу вас в детали дела. Я дружил с вашим отцом, мы не раз помогали друг другу и мне очень жаль, что его уже нет. Но время не останавливается, оно беспощадно к жизни – чем больше оно проходит, тем меньше жить нам остается… Хотите кофе?
– Не откажусь.
– Берите сахар, сколько пожелаете. Я последнее время, даже от кофе отказался, – и Корра нетвердой рукой налил гостю кофе в чашку.
Руперт подумал о старости, нежели о расстройстве старика, но судя по глухому голосу и печальным, полным отчаяния глазам, он не исключал и второе.
– Не беспокойтесь, я сам, – сказал Руперт, подхватив чашку у старика.
– Я знаю ваши способности, ими когда-то хвалился ваш отец, гордясь сыном, – продолжил Лукас Корра. – Мне нужна ваша помощь в частном расследовании. Дело это деликатное и частное. Информация не должна быть общедоступной.
– Дело касается вашей семьи? – предположил Руперт.
– Да, моей семьи. Последнее время, я чувствую, что-то происходит. Ты знаешь моего сына?
– Да, я слышал о нем, но не был лично знаком.
– Он месяц назад погиб на одном из моих заводов.
– Я сочувствую вам, – сказал с почтением и скорбью Руперт.
– Его смерть была довольно странной и запутанной. Полиция до сих пор полагает, что он убил себя сам. А я не верю этому! – последнюю фразу старик произнес в повышенном и раздраженном тоне, но потом оправился и стих. – Если бы я мог сам заняться этим делом тогда, но старость…
– Вы полагаете, что его смерть не случайна?
– Да, именно так. В этом деле не было никаких улик, говорящих, что это убийство. Все улики были в пользу версии о самоубийстве. Но последнее невозможно. Я разговаривал с ним за день до его гибели. Это был твердый в решениях и уверенный молодой человек. У него были планы. Он хотел заняться политикой. Сделать то, чего я не смог – стать мэром города. Я не был этому рад, но и запретить ему заниматься политикой не хотел, так как сам когда-то хотел заняться тем же. Я богатый человек, и достаточно заработал для многих поколений своей семьи. Человеку много для счастья не нужно. Я понял это, но слишком поздно – я стал стариком. Но не это пугает меня. Мне кажется, что мою семью кто-то преследует. И началось это с загадочной гибели моего сына. Мне сдается, что кто-то хочет уничтожить всех мужчин моего рода.
– Я займусь этим делом, – решительно заявил Руперт. – И узнаю, кто желал смерти вашему сыну.
– Нет.
– Нет? – удивился Руперт.
– Я пригласил вас не для этого. В деле гибели сына копались лучшие сыщики Австралии. И ничего не обнаружили. Вы же понимаете, что для меня не станет проблемой средства. Я готов выложить любую сумму, чтобы выяснить и найти убийцу сына. Но здесь, по-видимому, работали профессионалы высочайшего уровня. Мой сын перед смертью написал записку о том, что совершенно добровольно уходит из жизни. Но это, повторяю, невозможно. Он не мог этого написать. Экспертиза показала, что это его рука. Нашлись свидетели его гибели. В них усомниться не приходится, они не заинтересованные люди, кроме того, я их хорошо знаю. Они не лгут. Детали этого дела не проникли в прессу, так как я не хочу, чтобы об этом говорили в обществе. Официальная версия – несчастный случай на производстве. Это по моей просьбе.
– Понимаю. Но почему вы не хотите, чтобы я занялся расследованием?
– Там вы ничего не найдете, а только время потеряете. Есть проблема поважней.
– Что это за проблема? – спросил Руперт, затаив дыхание.
– Мой внук. Это единственный наследник моего рода. С его гибелью канет в вечность и мой древний род.
– Понимаю. Что с ним?
– Мальчику едва исполнилось двенадцать лет. Он рослый и сильный. Внешне ему можно было дать и шестнадцать. Я покажу его вам, но позже, – старик задумался, собираясь с мыслями. – По правде говоря, я ожидал, что мальчик уйдет из жизни раньше его отца.
– Он болен?
– Неизлечимо. Рак головного мозга. Он был в клинике лучших врачей мира. За ним ухаживали десятки самых опытных профессоров в разных странах. Фитотерапия, химиотерапия, ничего не помогало. Ему оставалось жить не более месяца. Врачи поначалу боролись или делали вид, а потом лишь разводили руками и говорили, что медицина здесь бессильна. И тогда я забрал его к себе в замок. Здесь я сделал для него лучший уход, какой только мог. Но болезнь прогрессировала. Она с каждым днем забирала частичку жизни моего внука. На моих глазах он увядал. Вы когда-нибудь наблюдали за гибелью цветка. Ты стараешься ухаживать за ним: солнце, вода, воздух, но ничего не помогает. Смерть крепко держала его в своих объятиях. Я решил отвернуться от науки, и посмотрел в сторону мистики. Ты, наверное, уже заметил многочисленные коллекции и отдельные предметы, принадлежащие прошлому, взятые и привезенные моими людьми из разных стран мира. Все это в надежде вылечить моего мальчика. И вот однажды мой старинный друг и товарищ, прознав о моем горе, прислал мне в подарок картину. Я не вдавался в подробности, откуда она. Мой друг сказал, что она якобы может излечивать. Все, что мне известно о ней, так это то, что ее нарисовали совсем недавно. Я повесил эту картину в одном из залов, никому не сообщив об этом. Комната моего внука находилась в другом конце замка. Он почти перестал выходить даже из своей уютной комнаты.
А теперь главное, Руперт: не пропустите ни слова из того, что я вам расскажу.
Ямес Корра, так зовут моего внука, вскоре после того, как я расположил картину в одном из замков, не придав этому никакого значения, одним прекрасным утром исчез. Я поднял всю прислугу. Мы искали Ямеса повсюду, даже во дворе. Я уже думал, что мальчика выкрали, когда внезапно голос одной из моих горничных сообщил мне о его находке. Мальчик был обнаружен в той самой зале, где висела картина. Он сидел лицом к ней, глаза его были закрыты, но я сумел разглядеть под опущенными веками мятежность его зрачков. Он вращал ими, словно обезумев. Я не на шутку был встревожен этим. И приказал картину убрать на чердак. Об этом никто, кроме лишь горничной, не знал. Я был тогда сильно встревожен, напуган, но все же приятно удивлен. Ведь мой мальчик начал ходить. Он пересек не одну комнату и коридоры, чтобы добраться до того зала, в котором висела та картина. Вот тогда-то я и начал по-настоящему верить в чудеса, тайную магию и чудеса мистики. Но моя уверенность в эти силы еще не была полной. Окончательно я в этом убедился после того случая.
На следующий день мальчик вновь пропал. Слуги искали его везде, где только можно, пока я не догадался и не проверил одну гипотезу, которая тлела у меня в голове всю ночь. Я направился вместе с горничной на чердак замка, туда, где находилась спрятанная картина. Я был поражен своей безумной и ужасной догадкой. Ямес сидел у раскрытой картины. Но на этот раз, его глаза были широко раскрыты. Он смотрел, как мне показалось тогда, прямо в облик монаха, изображенного на картине. Но самое страшное, что меня буквально обезоружило и заворожило каким-то беспокойством – зловещий шепот. Мальчик что-то бубнил про себя, но так тихо, что я не сразу понял, что это был за зловещий шепот. Весь ужас был не только в непонятных словах, но и в том, как он их произносил. Казалось, что он знал их тайный смысл. Я тревожно, затаив дыхание, прислушался и обомлел. Ямес произносил слова на непонятном языке. Ни один язык не был похож на тот, что я слышал. Это потом я догадался нанять специалиста по языкам. Я не знаю, откуда Ямес узнал о том, где спрятана картина. Мне казалось, что он чувствовал ее, а она его. Ибо он все время находил ее, куда бы я ни велел ее спрятать. Я опасался за него, но картину не уничтожал, так как видел, что Ямес начал благодаря ней ходить.
– На каком языке он шептал? – спросил Руперт.
– Этот язык давно уже мертв. Его знают лишь ученые, чтобы делать переводы старинных книг. Это латынь. После этих случаев с картиной я решил успокоиться и не искать причины зла. Я доверился случаю и судьбе. Я перестал прятать злосчастную картину и велел ее разместить в одной из комнат, расположенной недалеко от комнаты Ямеса. С тех пор мальчик начал ходить, и меня это радовало. Но и тревожило его новое и непонятное увлечение. Каждый день и помногу часов он находился у картины. Иногда он что-то шептал, даже во сне, иногда молча сидел напротив картины, безумно уставившись на нее.