ИЛИ – ИЛИ
Шрифт:
– Повышения? – тихо переспросил мистер Уэзерби, умело разыгрывая удивление. – Но речь вовсе не идет о повышении тарифов. •
– В случае, если слухи, которым я отказываюсь верить, окажутся правдой… – начал председательствующий и замолчал на полуслове в тот момент, когда его голос выдал смятение.
– Джим, – любезно сказал мистер Уэзерби, – лучше бы не упоминать о повышении тарифов.
– Я не имел в виду, что тарифы необходимо поднять немедленно, – поспешно вставил Таггарт. – Просто напомнил об этом для полноты картины.
– Но, Джим, – дрожащим голосом сказал пожилой мужчина, –
– Дело в том, – непринужденно заметил мистер Уэзерби, – что мистер Мауч направил меня сюда, чтобы обсудить требование железнодорожных профсоюзов повысить жалование и требование грузоотправителей снизить тарифы. – Он говорил небрежно, но твердо: ему было известно, что члены совета следят за обсуждением этих требований в печати долгие месяцы; он понимал, что эти люди боятся не самого явления, а того, что он напомнил о нем, как будто самого явления не было в природе, и только его слова могли сделать его не вымыслом, а реальностью; он знал, что эти люди ждут, воспользуется ли он своей властью, и дал им понять, что не преминет сделать это.
Положение этих людей давало им право возражать открыто, но никто не произнес ни слова протеста, никто не сопротивлялся. Джеймс Таггарт заговорил резким раздраженным голосом, призванным передать гнев, но передавшим лишь растерянность:
– Я бы не стал преувеличивать роль Бадди Уоттса из Национального совета грузоотправителей. Он поднял большой шум и накормил обедами много кого в Вашингтоне, но я бы не советовал принимать это всерьез.
– Право, не знаю, – развел руками мистер Уэзерби.
– Послушай, Клем. Я знаю, что на прошлой неделе Висли не захотел его видеть.
– Неужели? Висли очень занятой человек.
– И знаю, что десять дней назад, когда Джин Лоусон устроил большой прием, там собрались практически все, однако Бадди Уоттса не было среди приглашенных.
– Это правда, – миролюбиво согласился мистер Уэзерби.
– Так что, Клем, я бы не ставил на мистера Бадди Уоттса.
– Висли беспристрастен, – чопорно произнес мистер Уэзерби. – Человек, преданный общественному долгу. Интересы страны в целом – вот что его тревожит больше всего в жизни.
Таггарт выпрямился в кресле. Он знал, что, когда в ход идут такие слова, это вернейший признак опасности.
– Джим, нельзя отрицать, что Висли ценит тебя как в высшей степени просвещенного предпринимателя, незаменимого советчика и одного из своих ближайших друзей. – Глаза Таггарта переметнулись на Уэзерби – опасность приближалась. – Хотя нельзя сказать, что Висли испытывал бы малейшие колебания перед тем, как принести в жертву свои чувства и личных друзей, если бы от этой жертвы зависело благосостояние общества.
Лицо Таггарта оставалось непроницаемым, причиной его страха было нечто, о чем он не осмеливался сказать, что опасался выдать движением мускулов лица. Таггарт боролся с мыслью, которую не
Он быстро спросил:
– – Не считаешь же ты, что я могу поставить личные интересы выше интересов общественного благосостояния?
– Нет, конечно, нет, – сказал мистер Уэзерби с легкой улыбкой.– – Только не ты, Джим. Твое участие в жизни общества и обеспокоенность его судьбой широко известны. Именно поэтому Висли рассчитывает, что ты сумеешь взглянуть на это дело с обеих сторон.
– Разумеется, – сказал Таггарт, понимая, что попался.
– Войдите в положение профсоюзов. Возможно, у вас нет средств повысить заработную плату, но как жить рабочим, если жизнь стала невыносимо дорогой? Они ведь не могут не есть, правда? И это важнее любой железной дороги.
Голос мистера Уэзерби звучал безмятежно и праведно, как будто он повторял по памяти фразу, которая имела совсем иное значение, ясное всем. Глядя Таггарту прямо в глаза, он подчеркивал то, о чем не говорил: «Число членов железнодорожных профсоюзов равно примерно одному миллиону. Если посчитать членов их семей, иждивенцев и бедных родственников – у кого сейчас их нет? – это приблизительно пять миллионов голосов… простите, я хотел сказать, пять миллионов человек. Висли должен помнить об этом. Он должен задуматься над тем, что творится в душе каждого из них. И считаться с мнением общества. Тарифы, по которым вы работаете сейчас, были установлены, когда все зарабатывали на жизнь. Но в сегодняшних условиях плата за транспортные услуги стала недоступной. По всей стране люди стонут от вас».
Мистер Уэзерби в упор посмотрел на Таггарта; он лишь смотрел, но казалось, будто он подмигивает.
– Этих людей очень много, Джим. Они многим недовольны. Они будут благодарны тому правительству, которое снизит тарифы на услуги железных дорог.
Последовавшую тишину можно было сравнить с ямой, глубина которой поглощала шум падающих на дно камней. Таггарту, как и остальным, было известно, по какому «бескорыстному мотиву» мистер Мауч всегда готов пожертвовать своими друзьями.
Молчание заставило Дэгни изменить свое первоначальное решение не вмешиваться; она не смогла пересилить себя, ее голос дрожал и был резок:
...
– Ну, господа, вы достигли того, чего добивались все эти годы?
Быстрота, с которой все обратили на нее взгляды, была реакцией на неожиданный звук. Но поспешность, с которой они отвели глаза и смотрели на стол, стены – только не на нее, свидетельствовала о том, что они поняли смысл ее слов.
Установилась тишина, и Дэгни ощутила, как воздух в комнате пропитывается, подобно ткани в красильне, негодованием – но не к мистеру Уэзерби, а к ней. Она пережила бы это, если бы ее вопрос остался без ответа; но их маневр, направленный на то, чтобы дать ей понять, что они не замечают ее присутствия и одновременно дать ей ответ в свойственной им манере, вызвал у нее тошнотворную тяжесть в желудке.