Илимская Атлантида. Собрание сочинений
Шрифт:
– А Сашу Петрова помните? Мастера?
– Сашу Петрова помню.
– Неужели я так сильно изменился?
– Вы Саша Петров?
Монах утвердительно кивнул, и на его черном блестящем клобуке промелькнуло отражение какого-то света.
– Чудеса…
– А в чем чудеса? Тридцать лет миновало, немудрено, что вы меня не узнали.
Они прошли вдоль Лестницы, ведущей на Голгофу, и оказались во дворе храма. Маша следовала за ними поодаль. Чтобы поддержать разговор, Анатолий Петрович показал на открытые ворота церкви.
– Удивительное дело, вот этот храм главная святыня всего христианского мира. Но если говорить откровенно, в его мрачной обстановке чувствуешь какой-то гнет, неужели Господь так подсказывает нам, что искренне веровать и любить
– А для меня все здесь – легко и покойно. Теснота, конечно, но она ведь оттого, что церковь делят между собой несколько общин. У каждой здесь свои часовни и алтари, каждая служит по собственному распорядку. Даже здесь, – он обвел рукой маленький дворик, – стоят церкви чуть ли не всех христианских конфессий. Посмотрите, вот Эфиопский комплекс: монастырь – копия африканской деревни, а ее двор и часовня расположилась прямо на своде храма Гроба Господня. С этой стороны – Александровское подворье, вот городские ворота, через которые переступил Иисус на пути к месту искупительной жертвы.
– Я вижу, вы все здесь знаете.
– Да, я уже был здесь однажды. Много слышал и много прочел об Иерусалиме и его святынях. А в этот раз все обошел, к каждому камушку прикоснулся. Когда-то о такой поездке не мог и мечтать. Но случилось чудо. Вы не были в Вифлееме?
– Увы.
– Жаль. Я побывал там. Вифлеем в Палестине, он отделен от Иерусалима десятиметровой бетонной стеной. Тяжкое впечатление. Но все забывается, когда видишь Храм Рождества, пещеру, знакомую по открыткам: Рождественский вертеп, кругом тихая радость, нежность, умиление. Единственная в мире икона Божьей Матери, на которой Она улыбается. Усталость, переживания – все исчезает и растворяется. Эта улыбка понятна без единого слова. Жертва во спасение – радостна.
– Смотрю я на вас, отче, и ни одной знакомой черты не нахожу.
– А хорошо ли вы меня знали, если я работал в управлении всего полгода? Вы были начальником, встречали меня изредка, на совещаниях и планерках. У меня же не было большого родимого пятна, как у Горбачева, или какого-нибудь увечья. Так, мимолетные встречи на объектах и совещаниях. Шрам появился после Афганистана.
– Ты был в Афганистане? – перейдя на «ты», сочувственно, как-то по-родственному воскликнул Анатолий Петрович.
– Целый год служил, вернее, воевал. Этот год для меня показался вечностью. Смертей я насмотрелся столько, что случай в Лучегорске был всего лишь незначительным эпизодом.
– Значит, ты ушел в армию, и почти сразу – Афганистан. Из огня да в полымя.
– Ну, не сразу. Была еще учебка, она помогла, научила владеть всеми видами стрелкового оружия, минировать, разминировать, окапываться… Готовили по-серьезному. Но я не хочу об этом рассказывать… Тяжело вспоминать.
Анатолий Петрович внимательно смотрел на монаха, ему очень хотелось расспросить обо всем, но он удерживал себя от назойливого любопытства. Прошли по двору храма, закрытого со всех сторон, сюда не просачивалось ни единого дуновения ветерка, зато солнечные лучи изливались слепящим потоком, нагревая каменное основание. Только около входа и колонны, рассеченной ударами молнии, был маленький участок, куда падала тень. Там собеседники и укрылись.
– А как мне вас называть теперь? Сашей? Александром? Или старое имя под запретом? – вновь перешел на уважительное обращение Анатолий Петрович.
– Называйте отцом Никодимом. Так меня теперь зовут.
Анатолий Петрович понимающе кивнул и, не зная о чем говорить дальше, прибегнул к простому вопросу.
– Мы добрались сюда на самолете и на автобусе. А как с этим у паломников? У настоящих религиозных людей? У них что, какой-то особый путь?
– Ну что вы! Это в старые времена существовал обычай ходить пешком ко святым местам. Так странники добирались до Иерусалима, чтобы поклониться его святыням, местам, где Христос родился, жил, принял смерть и воскрес. Паломничество было особым подвигом веры. Эта трудная дорога, полная опасностей и лишений, готовила паломника к духовному восприятию святого места.
– Как вы здорово рассказываете обо всем. У вас есть духовное образование? Извините за любопытство, но как вы стали монахом?
Анатолий Петрович и монах вошли в Храм, подошли к правому приделу, отец Никодим перекрестился на образа.
– Как я стал монахом? Принял постриг. Но шел к этому долго. Мне помогла встреча с одним священником, отцом Федором, который мало того, что направил меня на путь истинный, помог мне выжить и определиться в жизни. Он меня крестил, я же был некрещеный, он был моим первым духовным отцом, он дал мне в руки Евангелие. Там, где я вырос, не было даже церкви. Отец Федор – царствие ему небесное! – благословил меня идти учиться, указал дорогу в монастырь, но прошли годы, прежде чем я стал осознавать свое истинное призвание и принял монашеский сан.
– Я, человек далекий от церковной жизни, не могу понять, как в современном мире можно решиться на такое? А отношения между мужчиной и женщиной, женитьба, рождение детей? Разве не противоречит этому обет безбрачия, жестокое самоограничение, собственно говоря, крестовый поход против естества человека? Современный мир помешан на чувственных отношениях. Что же заставило вас, не старого еще человека, отказаться от всех радостей жизни? Что подвигло к монашескому уединению?
– Бог привел. Нет другого ответа. Монашество – призвание. Господь меня призвал. И не было у меня желания обзаводиться семьей. Мой дом – монастырь, семья – монашеская братия, отец – мой духовный отец. – Так сдержанно и не очень понятно для Анатолия Петровича монах ответил на сложнейшие вопросы бытия вообще и конкретной человеческой судьбы в частности.
Глава вторая
Ноябрь выдался обычным, таким, как и положено ему быть, без температурных рекордов и погодных бедствий. В первой половине слякоть, дожди, ночные заморозки, во второй крепкий мороз сковал землю, еще не защищенную снегом, на дорогах гололед, автомобилисты стали осторожнее, но все равно, там и тут стояли покалеченные машины, похожие на смятые консервные банки. Морозы всегда приходят неожиданно, особенно для чиновников, отвечающих за дороги и коммунальное хозяйство. Все они знают, что идет зима, скоро посыплется снег, грянут морозы с ледяным ветром, но почему-то подготовиться к этому не успевают. Замерзают без вовремя поданного отопления детские сады, школы, и больницы. Где-то не успели включить котельные, куда-то не завезли уголь. Никто не знает, почему каждый год холода застают большую часть жителей страны врасплох. Неделя, иногда две-три, царит страшная суматоха, если не сказать паника. Начальство выезжает «на места», срочно дорабатываются материалы, на подготовку которых не хватило целого лета. Работа, которую не делали в теплое время месяцами, выполняется за часы.
Кого-то снимают с работы. Газеты и телевидение усиленно говорят об отечественных проблемах: техники не хватает, людей не хватает, ума не хватает. Как тут не вспомнить знаменитую формулу Пушкина о дураках?.. При первых же морозах простудные инфекции вольготно путешествуют по городам и весям. Болеют взрослые и дети. В поликлиниках очереди, участковые врачи ходят целый день по вызовам и тоже заболевают. В аптеках очереди, фармацевты быстрее всех ориентируются, предлагая лекарства подороже. Иногда морозы сменяются слякотью. Солнце скрыто за мутной пеленой облаков, снег, переходящий в дождь, под ногами каша, ни пройти, ни проехать. Все ждут, когда выпадет настоящий снег. Так хочется, чтобы трепетные снежинки слетали с неба, и снег ровным слоем укрывал землю, дома, деревья, чтобы не было ветра, чтобы дышалось полной грудью. Как в детстве. Почему самые белоснежные, восхитительно-пушистые, опрятные зимы были только в детстве?