Илимская Атлантида. Собрание сочинений
Шрифт:
Дом стоял на краю деревни, огород врезался в большое поле. Сразу за полем начиналась тайга: зеленая вечно – и зимой, и летом, манящая и бескрайняя. Не было у нее начала, и конца никто не видывал.
Ветра его родной дом стороной не обходили, откуда бы они ни дули, всегда в эпицентре оказывалось его немудреное жилище, которое снег укутывал по самую крышу. Каждый раз после снегопада приходилось подолгу расчищать тропинку от крыльца к деревенской улице.
Не только его дом, но и всю деревню зимой заносило снегом. Этот белый пейзаж поныне стоит перед его глазами до мельчайших деталей. Все было белоснежным: белые поля, белые
Как же хочется вернуться хоть на минутку в те далекие, трудные, но счастливые времена. Но давно уже нет ничего. Нет маленького деревенского домика, приютившегося на краю колхозного поля, нет дорог, вдоль которых в мае цветут опьяняющие черемухи, нет и тропинок, которые втекают в волнистое море озимой ржи. А как пели птицы весной! Забыть невозможно и радостные голоса односельчан. Нет ничего, некуда ехать. Осталась только надежда на память, хранящую прошлую жизнь. Давно деревня на дне рукотворного моря. Все истлело под водой: могилы предков, отцовский дом, сосновый бор. Только и остались – воспоминания о детстве, о школе, о маме.
Да, о самой красивой, удивительной, доброй маме! Как поздно пришло понимание ее бесценности и неистощимой любви к ней. Незримые, не рвущиеся нити соединяют с ней доныне. Мама – это чудо расчудесное, великий дар, она божество, она источник неиссякаемой любви, лучистого света, родного тепла, которому не преграда ни времена, ни расстояния.
Алексей был убежден, что все, что он умел: слушать, видеть, понимать, отличать плохое от хорошего, – получено от мамы. Может быть, эта неоспоримая зависимость придумана им за время разлуки с матерью, но до сих пор он чувствует земляничный запах ее рук, ласково прикасавшихся к сыну, отгонявших детские страхи и невзгоды…
Майскими молочными вечерами на большой площадке, что возвышалась над рекой как сцена, каждый вечер на танцы собиралась деревенская молодежь. Сестренки, прибегая с работы, сбрасывали с себя резиновые сапоги и телогрейки, перебирая свои скромные наряды, выбирали и надевали лучшие ситцевые платья. Дом – громко сказано, это одна комната. Не спрятаться, не скрыться, особенно от любопытных мальчишеских глаз.
Лешка лежит на лежанке русской печки, незаметно приоткрыв занавеску, подсматривает, как наряжаются сестры. Мила, та, что помладше, очень выросла за зиму. Вытянулась, постройнела, стала девушкой с прелестной хрупкой фигуркой, маленькие груди, словно белые мячики, выделялись на смуглой коже. Темные широкие соски заострены. Алексей помнит свой тогдашний восторг и непонятную дрожь. Но заметив партизанскую выходку брата, Мила бросает в него рукавицей, попавшейся под руку.
– Лешка, прекрати подглядывать, как тебе не стыдно!
– Подумаешь, – отвечает брат, – чего я у вас не видел? – Задергивает занавеску и через нее продолжает созерцать тени грациозно наряжающихся сестер.
– Мила, не трогай ты его, одевайся поскорее, а то все уйдут на поляну, – услышал он голос старшей сестры, рослой сильной девицы с крепкими бедрами, с тяжелой грудью и широкой спиной. – Опять одни с тобой через всю деревню пойдем.
– Сегодня никто на поляну не собирается, – снова отдернув занавеску, крикнул Лешка, гордясь своей осведомленностью.
– Это почему же?
– Там вода еще не ушла.
– А где танцы будут?
– У склада, на сушильной площадке.
– Да, дела, – присела от неожиданного
– А ты точно знаешь, Лешка?
– А чего мне врать-то. Сам слышал от Гошки-гармониста.
– Ладно, пошли, Милка, а то и сюда опоздаем.
Громко хлопнула входная дверь, так что даже открылась резная дверца чугунной печки, и на пол посыпались горящие угольки с разлетающимися искрами. Лешка мигом слетел вниз, чтобы предотвратить беду.
– Вот коровы, – по-хозяйски прикрикнул он вслед сестрам, собирая голыми руками горячие головешки и закидывая их обратно в печь.
Но почему эти искры, воспаляя веки Алексея Николаевича, проникают в глаза, обжигают пальцы, будят зловещим треском? Очнувшись от воспоминаний, нехотя пробудившись на жестком казенном диванчике, Зубов увидел, как, ослепительно вспыхнув, тут же погас огненный свет непонятной этимологии. Беспросветная мгла захватывала все новые и новые пространства, не только географические, но сердечные, душевные, эмоциональные. Он отдернул штору, за окном все так же свирепствовал ветер, из стоящей рядом трансформаторной подстанции, словно из трубы, вырывался плотный сноп пылающих искр и черный дым. Сотни горячих багряных сгустков, вылетев, тут же исчезали, теряя свою пламенную энергию в потоке ледяного разъяренного ветра. Уже через металлические решетки протиснулся огонь. Раздуваемый приливом воздуха, он стал расширяться, превращаясь в полотнище алого цвета.
Все, кто был в доме, выбежали на крыльцо, некоторые отпрянули от ужасающего зрелища. И только двое мужиков, закрепившись с огнетушителями на переднем краю обороны, бесстрашно ринулись укрощать огонь. Им это удалось.
Огонь спасовал перед этими героями, затих, и только черный дым и запах гари еще долго напоминали о случившемся. Это бедствие стало переломным. Хотя ветер продолжал куролесить, снег помилосердствовал, поредел, как будто его небесные запасы истощались.
Находиться в доме было тяжело, устрашающе ухали оконные рамы, хлопали оторванные от привязи ставни, перекликались в простуженных комнатах обрывки заплутавшего здесь ветра. Вскоре буря смягчилась, порывы стали реже, рассудительнее.
– Слава, я пойду, – отыскав приятеля, сказал Алексей Николаевич.
– Куда пойдешь?
– К себе на стройку, нужно взглянуть, что там натворил ураган.
– Успехов. Связь по телефону. Вечером, я не знаю, когда буду дома и буду ли.
– До встречи.
Алексей Николаевич сел в КамАЗ и поехал на стройку. Но на полпути зазвонил телефон.
– Алексей, ты где?
– Сижу в КамАЗе и еду на стройку, я ж тебе говорил.
– Срочно выручай, электрики застряли в снегу, надо вытащить.
– Где застряли-то?
– Недалеко от Романовки.
– Хороший ориентир. Давай я доеду к себе и пришлю машину к вам. А там сам разберешься.
– Хорошо, но только поскорее.
– Держись, Слава. Все будет исполнено, товарищ командир.
– Ладно, давай без иронии.
Дьявольски беспощадный ветер много принес бед. На строительстве дома разбил навесы, где готовили арматурные каркасы, обрушил кровлю временного склада, там хранились горюче-смазочные материалы, пришли в негодность тепляки. Сорвал брезент, укрывающий бетон на входах в подвал. Сам дом выстоял: крыша оказалась на месте, окна целы. Зубов прикинул в уме первостепенные и перспективные действия. Оценил ущерб от непогоды, который, однако, не был непоправимым.