Иллюстрированная история эротического искусства. Часть вторая

Фукс Эдуард

Немецкая сатирическая гравюра на пояс целомудрия. XVI I в.

Решающим для моральной оценки этого изобретения является вопрос: при каких условиях половая неприкосновенность женщины могла быть обеспечена? Ответ не представляет никаких трудностей, так как он чрезвычайно прост и очевиден. Тем не менее ответ этот в той форме, как его давала до сих пор традиция, несомненно ошибочен. Традиционное мнение полагает, что рыцарство прибегало к помощи этих железных или серебряных поясов затем, чтобы охранить женщин от грубого насилия в те периоды, когда муж на долгое время отлучался из дому, отправлялся в крестовый поход или же когда женщина отправлялась куда-нибудь в дальний путь. Если бы это мнение было правильно, то даже с точки зрения нашей современной половой морали было бы очень трудно возражать против такого пользования поясами целомудрия. Но мнение это, несомненно, ошибочно, ибо для того, чтобы предохранить женщину от изнасилования, этого пояса было, конечно, недостаточно. Разбойничьим рыцарям, нападавшим на проезжавших женщин, или врагам, которые,

ворвавшись в замок, насиловали женщин, такой пояс служил самым ничтожным препятствием. В сильных руках рыцаря, который в тяжелом панцире справлялся с турнирным копьем, серебряный замок такого пояса был шелковой ниткой, которую он шутя мог порвать. И насчет этого рыцарское общество едва ли сомневалось и само, так как, чтобы понять это, достаточно простой сообразительности. Если же тем не менее рыцари заставляли своих жен надевать пояс целомудрия, то цель у них была совершенно другая. Пояс должен был служить помехой случайному, возможному на каждом шагу совращению его жены. Рыцарь знал себя и себе подобных, знал, что перед ними не устоять никакому целомудрию женщины. Но в то же время он знал не только себя и себе подобных, — он знал и свою жену. Он знал, что сопротивление его жены совратительным попыткам какого-нибудь симпатичного гостя не будет чрезмерно серьезным и что она очень охотно согласится осчастливить его своей благосклонностью, если только он сумеет искусно воспользоваться удобной возможностью. От таких случайных измен и должен был охранять пояс Венеры, и, действительно, некоторой охраной он все-таки служил. Смятое платье можно было разгладить, сломанный же замок пояса починить незаметно было очень трудно, даже если супруг и отсутствовал в течение весьма долгого времени. Употребление пояса Венеры было, таким образом, до некоторой степени и охраной женщины от самой себя. Но именно благодаря этому пояс целомудрия и служит вернейшим доказательством господствовавшей в то время дикой, разнузданной эротики.

Когда в город приезжал какой-нибудь могущественный король или император, то граждане торжественной процессией выходили к нему навстречу. Впереди этой процессии шло несколько «прекрасных женщин», которые простоты ради были украшены всего лишь… красотой своего обнаженного тела. То были красивейшие из «веселых девиц», какие были только в публичных домах города; они-то и составляли нагую свиту высокого посетителя. Так обстояло дело еще и во времена Дюрера, как мы узнаем из письма, которое он написал домой о въезде императора Карла V в Антверпен. Когда высокий гость и его свита освежались после трудностей пути яствами и вином, то первым делом заботливых отцов города было бесплатно предоставить в их распоряжение всех «веселых девиц». Большего удовольствия они, по-видимому, не могли и придумать для гостя. Плату женщинам город принимал на себя. Это тоже было обычаем в течение весьма долгого времени, как о том свидетельствуют многочисленные исторические источники. В 1414 году император Сигизмунд открыто поблагодарил магистрат города Берна за то, что тот предоставил его свите бесплатное посещение публичных домов города в течение трех дней. В 1434 году улицы Ульма специально освещались по случаю того, что Сигизмунд или его свита отправлялись в «веселый дом». Отсюда явствует, что общественная нравственность того времени вполне допускала, чтобы «веселые девицы» развлекали высоких посетителей города.

Пример создания иллюзии постоянной половой активности в моде на брюки с выпирающим гульфиком.

Такой же грубо эротический характер носит и «награда за турнир», чрезвычайно широко распространенная. Если в настоящее время победителя на состязании прельщает золотой кубок, то тогда его нередко ожидала прелестная «веселая девица», которую магистрат города выбирал из обитательниц публичных домов, — она служила наградой победителю. Нам известна еще одна феодальная форма награды за турнир в эту эпоху. Если терпел поражение рыцарь какой-нибудь дамы, то она вскоре становилась любовницей победителя; она находила вполне в порядке вещей, что должна подарить победителю благосклонность, из-за которой только что боролся побежденный. Из «Парцифаля» мы знаем, что дама, поклонник которой был побежден, без всякого зова явилась ночью к победителю. Более грубое и примитивное понимание эротической морали трудно себе и представить. Но все это лишь доказательства того, насколько мало была развита в то время индивидуальная половая любовь. Поэтому-то все это и служит иллюстрацией к тому, о чем мы говорили в начале книги: что такая эротика как нельзя более точно соответствовала высоте тогдашней культуры. Иначе, «лучше» отношения в то время не могли складываться, так как слишком примитивен был еще механизм тогдашней морали.

Духовная пища придворно-аристократических кругов служит тоже неопровержимым доказательством грубо эротического характера времени: всевозможные фаблио [5] и комедии слушались с величайшим вниманием как мужчинами, так и женщинами, хотя главнейшим их содержанием были эротические похождения самого сомнительного свойства.

То, что нравы среднего сословия и крестьян при тех же условиях грубой неразвитой культуры были также весьма далеки от всякого целомудрия и скромности, и то, что они отличались еще большей откровенностью и еще большей примитивностью, — это опять-таки представляется внутренней необходимостью средневековой культуры. Для иллюстрации этого положения достаточно немногих примеров.

5

Фаблио — французская стихотворная городская сатирическая повесть. Ред.

Народные увеселения служат во все времена наилучшими показателями состояния общественной нравственности. В течение всего средневековья излюбленнейшим развлечением народа, и средних классов и крестьян, служили танцы, — им посвящались все часы досуга. Главная прелесть средневековых танцев состояла в том, чтобы как можно выше поднять даму и кружиться с ней до упаду. Это означает: чтобы прослыть хорошим танцором, нужно стараться танцевать так, чтобы юбки у дамы взлетали выше головы. Основная цель, конечно, ясна: по возможности более непристойное обнажение танцующей женщины перед глазами всех зрителей. Однако выражение «непристойное обнажение» нужно понимать правильно; все дело было в том, что именно обнажалось

при этом. Что речь тут шла не о какой-либо невинной шутке, явствует из общего отношения всего средневековья к частичному обнажению. Видеть грудь или икры женщины никого бы не прельстило. Об удовольствии, с которым женщины предоставляли свои скрытые прелести взглядам посторонних во время танцев, сообщают многие писатели этого периода, а также и эпохи Ренессанса.

Весьма характерно, а впрочем, и не менее логично, что такая утонченная форма обнажения женщины была в большом ходу и в кругу аристократии. Доказательством этого служит излюбленная среди знатных дам игра в «опрокидывание». Сохраняющийся в Германском музее в Нюрнберге ковер, относящийся к XIV веку, содержит изображение, которое может дать нам представление о таком средневековом развлечении. Речь идет о комическом турнире между мужчинами и женщинами. Игра состоит в следующем: дама садится на спину мужчины, стоящего на четвереньках. Другой мужчина стоит пред ней. И он и она поднимают одну ногу и, толкая друг друга, стараются повалить, опрокинуть. Так как женщина сидит на спине мужчины на четвереньках, то упасть она может только назад, т. е. попасть в самое беспомощное положение. Если мужчине удавалось таким образом вывести даму из равновесия, то он и считался победителем; общее одобрение и удовольствие было тем больше, чем искуснее удавалось так повалить противницу, чтобы она при этом обнажилась. Конечно, из самолюбия женщина хотела все-таки победить. Но самая сущность игры, несомненно, вызывалась помимо сластолюбивого желания мужчин также и тем удовольствием, которое доставляло женщине случайно показать свои скрытые прелести взглядам поклонников. Это следует также и из того, что мужчины, считавшиеся наиболее искусными «опрокидывателями», были и излюбленными партнерами в этой галантной игре… Что это отнюдь не наше предположение, явствует из надписи, сделанной автором ковра под изображением. Женщины разражались, конечно, единодушным одобрением, когда какой-нибудь из них удавалось повалить партнера. Здесь также немалую роль играет эротический элемент: дело в том, что при тогдашнем мужском костюме он тоже при падении довольно непристойно обнажался. Насколько распространены были такого рода игры и танцы, мы узнаем из распоряжения властей, в которых нередко содержится запрещение танцевать столь «непристойным образом». Само собой разумеется, что распоряжения совершенно не достигали цели, — это тоже следует из многочисленных ссылок на них и неоднократных их подтверждений. Такие игры, как «опрокидывание» и другие, были, понятно, широко распространены и среди низших классов.

Немецкая, скабрезная карикатура на скупость.

Грубая эротика образует центр и всех тех литературных произведений, которые сочинялись специально для этих всевозможных увеселений. Наиболее ценными литературными произведениями в этом отношении и вообще наиболее важными доказательствами сущности общественной нравственности того времени служат многочисленные масленичные пьесы, которые простираются далеко в глубь средневековья и которые сохранились еще и значительное время спустя. Целый ряд таких пьес дошел до нас. Объектом их была всегда одна только эротика; тут были рифмованные рассуждения относительно техники любви, дееспособности мужчин в состязаниях Венеры, об их физических достоинствах, размерах тех требований, которые может предъявлять к мужчине женщина, и т. п. Остроумием и всей солью этих пьес служат исключительно сальности, и притом довольно низкого пошиба. Немаловажное значение имеет здесь то, что авторы этих пьес вкладывают не менее цинические сальности в уста женщин.

Как, наверное, сочувственно хихикали этим сальностям женщины, сидевшие в рядах зрителей. И как, наверное, умели и они, и их кавалеры тотчас же применять все это остроумие на деле. Ведь все сидели вместе: эти масленичные пьесы разыгрывались публично. Наверное, после таких зрелищ публика не расходилась целомудренно и нравственно по домам, наверное, все старались опять-таки применять виденное и слышанное в действительности. Такова, повторяем опять-таки, неумолимая логика того времени, — и мы должны были бы совершенно извратить общий колорит картины той эпохи, если бы стали повторять старые традиционные басни о возвышенной любви эпохи миннезингеров. [6]

6

Миннезингеры — немецкие рыцарские поэты-певцы. Ред.

Любопытный аббат. Галантно-сатирическая гравюра. 1700.

Перелистывая страницы истории, мы без труда найдем многочисленные свидетельства того, какие формы принимала иногда разнузданная эротика. В 1267 году в Базель приехала компания молодых рыцарей с целью провести весело масленицу. Но к этому «веселью» их приревновала базельская молодежь, и вскоре между горожанами и рыцарями разгорелось отчаянное побоище, стоившее большого числа убитых и раненых. У базельской молодежи были на это, впрочем, весьма основательные причины. Девушки их слишком охотно и радостно пошли навстречу нескромным желаниям приезжих рыцарей. Про обитательниц Вены один современник сообщает, что «они редко довольствуются одним мужем. К прекрасным дамам нередко являются знатные гости. Муж угощает их вином и оставляет потом наедине с женой». Многие венцы даже очень ценили близость их жен со знатными рыцарями: «Многие старались ничем не мешать знатному гостю, когда тот развлекался с прекрасной хозяйкой галантными любовными играми». Но женщины Базеля и Вены вовсе не были какими-либо исключениями. То, что рассказывают о них современники, на то, как на общую тенденцию времени, указывает Иоанн Сольсберийский («Поликратик», гл. III, ч. 3):

«Когда молодая хозяйка в сопровождении мужа выходит навстречу гостю, то муж производит впечатление не супруга, а сводника. Он выводит ее, усаживает вместе с развратниками и когда видит, что может рассчитывать на звонкую монету, то охотно продает ее прелести. Если его красивая дочь или вообще какая-нибудь родственница нравится богатому гостю, то она в глазах хозяина дома не более как выгодный товар, ожидающий только своего покупателя. И если иногда ему даже тяжело сознавать, что он должен разделить свое супружеское ложе с кем-нибудь посторонним, то надежда на наживу тотчас же прогоняет неприятное чувство»…