Иллюзия греха
Шрифт:
— Да, все просто... — рассеянно повторил Волохов. — Но Наташа... Как же с ней? Вы ее ищете?
— Да, мы делаем все для того, чтобы ее найти. Но пока, к сожалению, безуспешно. На днях кто-то выкрал из больницы медицинскую карту Наташи. Вы можете дать этому какое-то объяснение?
— У нее сильная аллергия на лекарства, и в карте должны быть подробные записи о том, что можно ей давать и чего нельзя. Вероятно, именно это их и интересует. Но это же свидетельствует о том, что они хотят сохранить ей жизнь! Они о ней заботятся. Разве нет?
Он умоляюще посмотрел на следователя, словно ждал от него поддержки и утешения. И на какое-то мгновение Ольшанскому даже стало по-человечески жаль этого многодетного отца.
На
Чем дольше не привозили карту, тем больше крепла надежда, что все получилось. Человека, посланного за ней, задержали, допросили, вытрясли из него всю правду, и с минуты на минуту здесь появятся спасители. Может быть, приедут на машинах, или прилетят на вертолетах, или пошлют спецназ добираться пешком через горы и леса, чтобы подобраться к логову неслышно и застать обитателей врасплох. Мирон постоянно ловил себя на том, что непроизвольно отвлекается от того, что делает, и чутко прислушивается, не едут ли машины, не гудит ли вертолет, не трещат ли ветки под сапогами спецназовцев. Но нигде ничего не шумело, не гудело и не трещало. Стояла полная тишина, только листва шелестит.
Надежда крепла с каждой минутой, и когда он увидел Василия с медицинской картой Наташи в руках, он чуть не завыл от нахлынувшего отчаяния и досады.
— Ну вот, все в порядке, — весело сказал Василий. — Можешь передать девочке, что ее карту мы раздобыли, там действительно все написано, что можно, чего нельзя, так что пусть теперь не волнуется. Ей не дадут ничего опасного для здоровья.
«Спокойно, — говорил себе Мирон, — погоди паниковать, может быть, того, кто взял в больнице карту, засекли и довели прямо до места. А он ничего и не заметил. Конечно, именно так все и случилось. Ему специально дали уйти, чтобы своими глазами увидеть, куда он повезет эту карту. Теперь еще некоторое время будет тихо, пока они разработают план. Сразу и с наскока ничего не делается. Терпение и еще раз терпение. Терпение и выдержка. Все должно получиться».
Но прошло еще два дня, и ничего не произошло. Мирон понял, что надеяться больше не на что. У него ничего не получилось.
И все-таки он не терял надежды. Первое отчаяние, оглушившее его, когда в руках Василия оказалась медицинская
У него созрел новый план. Более долгий и сложный, но, как казалось Мирону, более надежный. Только бы все не закончилось раньше, чем ему удастся привести свой план в исполнение.
Сегодня, придя к Наташе, он снова затеял какую-то совершенно ненужную, но имеющую вполне благопристойный предлог работу на компьютере.
«Откуда у тебя книга Гольдмана? Она же очень давно издавалась, ее теперь днем с огнем не сыщешь».
«Мне принесла женщина из милиции. Она занималась убийством медсестры в нашем отделении».
«Эта женщина тебя помнит?»
«Не знаю».
«Когда у твоих родных дни рождения?»
«Ира — сентябрь, Оля — май, Павлик — январь, мама — ноябрь».
«Ты никогда не путаешь их дни рождения и не забываешь поздравить?»
«Нет! Нет!»
Это дважды повторенное «Нет!» было таким выразительным, что Мирон невольно улыбнулся.
«Если ты кого-то из них поздравишь не вовремя, они очень удивятся?»
«Да! Да! Да!»
«Ты поняла, что нужно делать?»
«Да».
«Какой иностранный язык ты учила?»
«Французский и английский».
«Не забудь про Золотого человека. Ты меня поняла?»
«Да».
Спустя примерно полчаса он громко сказал, добавив в голос досады и раздражения:
— Что с тобой сегодня, Наталья? Ты на себя не похожа, не можешь выполнить элементарного задания. Карту твою привезли, бояться тебе совершенно нечего, ты должна такие задачки как орешки щелкать. Если у тебя что-то болит, вызови Надю.
— Душа у меня болит, — грустно ответила девушка. — Скоро у Павлика день рождения, а я не могу его поздравить.
— Глупости, — резко произнес Мирон. — Детские сопли. Не поздравишь один раз, ничего страшного не случится. Перебьется твой Павлик.
— Нет, не перебьется! — Ее голос зазвенел, в нем послышались близкие слезы. — Как ты можешь так говорить? У тебя, наверное, нет младшего братика, поэтому ты не понимаешь. И я, и Олечка хоть какое-то время пожили дома, в семье, в нормальной жизни. А Павлик попал в больницу, когда ему было полгодика, он же ничего в этой жизни, кроме больничной палаты, не видел. Какие у него радости? Ирка придет навестить два раза в неделю, вкусненького принесет, вот и все радости. А один раз в год у него бывает день рождения. Всего один раз в год, ты можешь это понять? И мы всегда так стараемся устроить ему сюрприз, Ирка последние копейки выскребает из кармана, чтобы купить ему подарок и угощенье для всей палаты, я стихи какие-нибудь смешные сочиняю, Олечка их заучивает, красивую открытку ему рисует. Мы собираемся все вместе, вручаем подарок, Оля стихи читает. И вся его палата вместе с ним радуется и веселится. Как можно лишить ребенка такого праздника?
— Чего ты на меня орешь? — неожиданно грубо оборвал ее Мирон. — Я, что ли, его этой радости лишил? Мне-то что, поздравляй, если тебе приспичило, только я здесь не хозяин, сама знаешь.
— Знаю, — сказала она уже тише, — ты прости, что я сорвалась. Ты действительно не виноват. Просто я ужасно расстроена. Как подумаю, что в день рождения Павлушенька ничего от меня не получит, так сердце разрывается. Ему ведь не объяснишь, он же маленький, всего шесть лет. Он будет ждать от меня поздравления, а потом, когда не дождется, будет так плакать... Я все время об этом думаю.