Иллюзия отражения
Шрифт:
– Да.
– Тебя подставили. И со мною уже две ночи происходит непонятно что. Давай объединим наши усилия. Я не буду тебе обузой: бывала в переделках: и в Афганистане, и в Ираке, и в Израиле. Мы найдем тех, кто все это затеял.
Я отрицательно покачал головой:
– Нет.
– Нет? Почему?! Мне что, сидеть здесь и ждать, пока меня поманит «белое безмолвие»?!
– Не поманит. Я действительно был рядом с Алиной Арбаевой. Ее гибели предшествовал телефонный звонок.
– И что это означает?
– Скорее всего, тебя кодировали на самоубийство. Как и остальных.
–
– Я не знаю. Пока не знаю.
– И что же мне делать?
– Запрись в номере, никому не открывай, ни с кем не разговаривай через дверь, не снимай телефонные трубки, не принимай никаких сообщений по Интернету.
– Может, мне лучше совсем умереть? Сразу?
– Не спеши. Дождись меня, ладно?
– Я поеду с тобой.
– Нет.
– Как я поняла, быть рядом с тобой мне не более опасно, чем сидеть запертой в номере, так?
– Дело не в опасности. Мне нужно встретиться с... одним человеком. Мне этот человек доверяет. Надеюсь, что доверяет. При тебе он ни о чем говорить не будет. Так нужно. Дождись меня. Хорошо?
– А в ресторане мне можно еще побыть?..
Я пожал плечами, огляделся вокруг: спокойная и фешенебельная публика, вышколенные официанты, пряно пахнущие живые растения, легкий ветерок, струящийся через приоткрытую дверь, – этот один из двух ресторанов отеля был без кондиционера, как бы на открытом воздухе. Покой и благолепие.
– Ладно, – вздохнула девушка. – Иди. Только не пропадай.
И что я мог ей ответить? Девушка переложила свой страх и свою ответственность за собственную жизнь на меня. Но защитить ее от всех и любых напастей я не мог. Да и... Любой из нас двоих может прожить еще долго-долго. А может погибнуть через минуту. Как и любой из сидящих в этом зале. Но девушку я понимал. Ибо ничто так не отравляет жизнь, как неизвестность. Особенно если ждешь ночи, которой боишься и которую можешь не пережить.
Глава 39
Из ресторана я вышел в душноватую ночь. Прошагал с полквартала, проскочил маленькую улочку, вошел в китайский ресторанчик, проскользнул через кухню в крохотный дворик, увидел маленькую китаянку, помахал ей дружески, она улыбнулась. Я подошел к ней, спросил, кивнув на велосипед:
– Это ваша машина?
– Да.
– Вы не против, если я ее куплю?
– Я... – Китаянка еще подбирала слова, чтобы отказать мне с присущей этому народу витиеватой вежливостью, но я уже протягивал девушке сумму, по меньшей мере вдвое превышающую стоимость ее технического чуда.
– О, здесь слишком много... – опустив глаза, произнесла она.
– На сдачу вы меня покормите уткой по-пекински, договорились? И напоите чаем. Когда я вернусь. – Произнеся всю эту длинную тираду, я церемонно поклонился девушке. Ей ничего не оставалось, как ответить мне столь же вежливым поклоном.
Я оседлал железного коня и выкатился в проулок. И погнал в старую часть Саратоны. Размышлять ни о чем у меня не было ни желания, ни азарта.
По дороге успел заскочить в круглосуточный магазин для местных – такие подешевле, купил плавки, носки, кроссовки, джинсовый комбинезон и футболку. Тут же и переоделся, а сверток со своей одеждой забросил в мусоросборщик. Если парни Данглара или какие иные лиходеи сумели оформить меня «маячками», пусть уж следят за перемещениями груды мусора. Береженого Бог бережет. Да и светить мне милых девушек, к каким направляюсь, никакого резона.
На велике я катался минут сорок – и по узким улочкам, и по тропинкам лесопарка; любой «хвостик» должен был осыпаться. А потом – свернул в старую Саратону.
К трехэтажному особняку под четырехскатной черепичной крышей подкатил по узенькой боковой улочке с заднего хода, громыхнул в тяжелую дубовую дверь. В нее сюда проходила только обслуга либо гости, желающие особо изысканных развлечений.
В дверце приоткрылась окошко, в нем показался единственный глаз наголо бритого дядьки лет пятидесяти с фигурой заплывшего молотобойца.
– Привет, Хосе, – сказал я ему на чистом русском, Хосе, понятное дело, понял и открыл.
На самом деле он был Хусейн Хусаинов из Алма-Аты и вывезен был на Саратону исключительно за импозантный вид старого пирата; на вольных хлебах публичного заведения Хосе раздобрел и заматерел; одет он был, как и положено пирату, в широкие шальвары, распахнутый на груди халат и феску; один глаз закрывала черная повязка, но не для шарма: глаза у Хосе действительно не было и где он его «обронил», заработав еще и жуткого вида шрам от надбровья до подбородка, мне было неведомо.
– Ты чего, Дрон? Развеяться? Или с хозяйкой посидеть?
– Посидеть, Хосе, посидеть. Я чаю, бутылочка у Людмилки найдется?
– Для тебя? Всегда. Она рада будет.
Мадам в этом заведении была Люська Кузнецова; не просто землячка – почти родственница: мы даже учились с ней в одной школе и жили в соседних дворах! Признаться, в школе она меня не замечала вовсе, – три года разницы, станет ли разбитная девчушка, за которой кавалеров бродило, как кобелей за течной псинкой, обращать внимание на юнца тринадцати лет?! А я – обращал, особливо когда Люська, отвернувшись от очередного ухажера и не обращая внимания на курящую дворовую мелюзгу, подтягивала чулочки, приподняв юбочку... Нет, сейчас-то я понимаю, делала она это намеренно – шалила. А тогда... Дух захватывало!
Встретились мы на Саратоне случаем, обнялись, расцеловались, как родные, и просидели за воспоминаниями, старыми песнями и анекдотами до рассвета. Безо всякого пьянства и сопутствующего ему разврата. Люська тут же предложила мне половинную скидку в заведении; я вежливо отказался.
– Зря ты... – протянула она. – У меня тут не какая-то шантрапа, девочки все – хоть сейчас на большой экран крупным планом!
Что мне было ей ответить? Просто поболтать с девчонками – это пожалуйста, а вот что касается дел сердечных или просто матримониальных, то – всегда обходился исключительно личным обаянием. Если учесть, что Саратона – место пляжное и для отдыхающих я не просто спасатель, а как бы инструктор по синхронному плаванию, то... Короче, с этим замкоподобным домом я приятельствовал и товариществовал и – ничего больше.