Иллюзия
Шрифт:
– Нет, рядом побежите, – шутил летчик. – Конечно, пустят. Там наш аэроклуб будет, но места всем хватит. В ЯК-40 просторный салон.
– И только ради тебя прилетают? – Будь Димка, хоть двухметровым блондином с голубым глазом, Забаровский все равно не поверил бы. Сжечь столько керосина ради мелкого весельчака?
– Да, а чо такого?
Посвящение прошло буднично. Первокурсники впервые увидели декана, попрыгали на дискотеке, расползлись по домам.
На следующий день после обеда брянцы прибыли в главный аэропорт Перми – Большое Савино. Панасенко провел задворками, закоулками, пролазами, вдали от главного здания. По огромным пространствам бродил ветер. У самолетов крутились механики, подкручивали, постукивали. Одногруппник с летным прошлым запросто подходил, заводил беседы, заодно проводя экскурсию для неопытных.
Небо посерело сильнее, моросил дождь, пахло прелью. Руслан чувствовал себя муравьем, выбравшимся из леса в поле, ощущал грандиозность в будничной жизни больших горизонтов.
– Пошли у диспетчеров погреемся, – пригласил летчик и направился к зданию в виде большой рюмки на толстой ножке.
Вольно вошел в центр управления полетами, ребята следовали по пятам. В большие стекла просматривались дальние дали, бурчало «Авторадио», витал кофейный дух.
– День добрый! – Димка приветствовал двоих у приборов, точно старых знакомых. – Бугуруслановский борт задерживается?
– Да. – Бородач в коричневом свитере оторвался от дисплея. – Своих ждешь?
– Ага. Связывались? Когда обещаются?
– Дай Бог, чтоб к ночи прилетели, погодка ни к черту. Присаживайтесь, ребят, – пригласил бородач брянцев, мгновенно оценив: – Первый раз у нас?
Забаровский кивнул за обоих.
– Твои друзья? – Диспетчер подмигнул Панасенко.
– Да, вместе учимся. Кофейком не угостите?
– Этого добра навалом. – Бородач поднялся, прошагал к электроплитке, поставил чайник.
Оторвался от приборов и второй – мужчина под сорок с острым лицом, спросил:
– А у тебя, Дим, отец опять весь свой выводок приведет?
– Как обычно. – Летчик рассмеялся.
– А сам, чо всего двоих пригласил?
– Больше пока ни с кем не познакомился.
– Ребят, голодные? – участливо обратился остролицый к брянцам.
– Мы – всегда голодные. – Панасенко усмехнулся. – Мы ж – студенты. Хлопцы, к тому же, общежитские.
– С этого и надо было начинать, – пожурил бородач.
Из холодильника достали сосиски, сварили в кастрюле с ручкой. Запах ватного мяса перебил кофеин. Разломили шоколад «Аленку», нарезали батон, намазали рекламную «Раму». В России девяностых маргарин почитался за масло.
– Налетай, не стесняйся! – Остролицый улыбался брянцам, закинув в рот плитку шоколада, добавил: – В большой семье клювом не щелкают.
Общежитские с удовольствием намешали в желудок и горькое и сладкое. Голод – не тетка, жажда – не дядька. Малышев поражался панибратству незнакомых людей, готовых делиться последним, доверявших до безграничности, без подвоха. Мелькнула шальная мысль – пойти послужить. Хотелось жить с постоянным чувством товарищества. Диспетчеры рассказали о приборах, посетовали на упадок гражданской авиации, матерком поблагодарили Горбачева с Ельциным. За разговорами и перекусами пролетел вечер, подкралась ночь. В большие окна дали сузились до кромешности. Только опытный глаз различал посадочные огни, опытное ухо разбирало бурчание рации.
– Твои летят. – Остролицый показал точку на мониторе. Нечленораздельно пробубнил в рацию, ответили также неразборчиво, но диспетчер понял с полушорохов дребезжащей аппаратуры.
Ребята вышли встречать на промозглый воздух. Короткое рукопожатие капитана с бывшим курсантом и погрузка на борт. Брянцы сели в первом ряду, лидер у иллюминатора. Подошедшие школьники аэроклуба заполнили салон, Димка исчез в кабине пилотов.
Обратная рулежка, шумный разбег, легкий отрыв. Внизу, разбросанными огоньками светилась ночная Пермь, внутри перешептывались юные авиаторы, дышалось серой замкнутостью.
К кабине шаркающей походкой прошел мужичок в черном изношенном пальто, кирзачах, с сальными волосами, круглым лицом – вылитый Панасенко в старости. Он заглянул за бортмеханика, сидевшего в проходе на перекидной скамейке, с минуту настойчиво вглядывался. Потом развернулся, провозгласил тонким голосом, разряженным возрастной хрипотцой:
– Можно подходить, смотреть, только по одному.
Мужчина ушел в хвост, а школьники подходили, созерцали по примеру старшего. ЯК набрал высоту, резко ушел влево. Забаровский наклонился к Малышеву, приятель в проход.
– Сейчас будем выполнять фигуры не высшего, но все же пилотажа, – огласил салон мужик в черном пальто. – Слабонервным просьба удалиться.
Дежурная шутка вызвала дружный хохот. Руслан улучил паузу в подходах аэроклубовцев к спине бортмеханика, скачком занял наблюдательный пункт. Ветровое стекло посерело от времени и ночи. Как верстовые столбы, разбегались облака. Димка сидел справа, словно стеснительный ученик выполнял команды первого пилота.
Юноша напялился вдосталь, под крен борта поспешил в кресло. Самолет лег на прямую, пару минут шел ровно, потом резко взял вверх. Затылки пассажиров откинулись на подголовники, в желудке пошло волнение, будто большой комок непереваренной пищи устремился по пищеводу в рот. Воздушное судно вернулось на горизонталь, комок упал в живот.
– Все почувствовали внутренний гироскоп? – Мужичок усмехнулся, заправски расхаживая вдоль рядов. – Это с непривычки.
Глеб встал, занял пост наблюдений. Двигатели стихли, Як-40 начал падать. Руслан испытал невесомость, невозможность пошевелиться, глаза остановились на спине друга. Малышев застыл, точно статуя, от падения удерживали руки, схватившиеся за угол. «Гироскоп» Забаровского прошел солнечное сплетение, изжогой пробивая грудину, подступил к кадыку. Заложило уши, барабанная перепонка вжалась в мозг. Руслана охватила паника. Сейчас вырвет, а он не может даже наклониться, открыть рот. Комок медленно дотянулся до гланд. Тлетворная влажность захватила нёбо. Боязнь выглядеть слабаком сражалась со страхом нелепой смерти. Забаровский готовился отдать концы.
Глава II
Соликамск
Взвыли двигатели. Судно, будто стукнулось о землю и пошло прямо. Забаровский активно ел слюни. Малышев пошатнулся и упал в кресло, издал гортанный звук, забыв о приличиях. Щека упала на подставленную ладонь. За спиной послышалось шебуршание, отскакивание соседей, испуг, переходящий в смех.
– Ничо, ничо, это бывает, – подбадривал мужичок. – Запускаю сапог!
С ноги слез кирзач, развернулась портянка. Он подоткнул материю, вручил обувку сидящему в последнем ряду, тот немедленно уткнулся внутрь. Потом передал сапог рядомсидящему, утирая рот. Когда кирзач предложили брянцам, студентов от хлюпающей каши до краев синхронно стошнило. Прощайте сосиски, шоколад, «Рама».