Илья Мечников
Шрифт:
Сам же он вел жизнь куда менее приятную. Лаборатории для работы не было, Илья Ильич ютился в неотапливаемом музее, между шкафами с зоологическими коллекциями, занимался, не снимая пальто. Жил Илья Ильич в тесной квартире на Васильевском острове. Экономия денег для научных целей вынуждала его вести самому хозяйство. Все шло из рук вон плохо. Прибирать в комнате и готовить обед просто не было времени. Илья Ильич ходил в какую-то третьеразрядную столовую. Денег не хватало для удовлетворения самых насущных нужд.
Мечников стал подрабатывать – читать лекции в Горном институте. В легком пальто, без калош шел по холоду на лекции. Студенты Горного института мало интересовались зоологией, Илья
Позже в одной из своих научно-популярных книг Мечников поведал «Историю ученого, бывшего пессимистом в молодости и ставшего впоследствии оптимистом», историю о себе. Ученый писал: «…Он был крайне нервен, и это, с одной стороны, помогало ему в работе, а с другой – служило источником множества бедствий. Он стремился поскорее достигнуть цели, и встречаемые по дороге препятствия сильно склоняли его к пессимизму. Так, сознавая свои способности, он считал, что старшие должны помогать его развитию. Но, видя равнодушие, довольно естественное и особенно распространенное среди людей, уже достигших цели, молодой ученый пришел к заключению, что против него интригуют и что хотят подавить его научные силы…
Малейшее оскорбление самолюбия, колкость со стороны товарища – все это повергало нашего пессимиста в самое тягостное настроение. Нет, не стоит иметь друзей, если это служит поводом к постоянным глубоким уязвлениям! Лучше забиться в какой-нибудь угол и жить спокойно среди своих научных занятий.
Молодой ученый обожал музыку и часто посещал оперу. Между прочим, ему запала в душу ария из «Волшебной флейты»: «Будь я мал, как улитка, забился б я в свою скорлупку!»
К усиленной нравственной чувствительности присоединялась не менее повышенная и физическая. Всякие шумы, как свист паровика, выкрикивания уличных продавцов, лай собак и так далее, вызывали в нашем ученом крайне болезненные ощущения.
Малейший просвет среди ночи мешал ему спать. Неприятный вкус большинства лекарств делал применение их для него невозможным.
"О! тысячу раз правы философы-пессимисты, – говорил он себе, – утверждая, что неприятные ощущения несравненно сильнее приятных!.."
Это, вероятно, достаточно достоверный портрет, многое говорящий об особенностях характера Мечникова.
Илья Ильич тяжело переносил свое одиночество в большом, шумном Петербурге, и семья Бекетовых стала для него тем миром, в котором он отогревался душой и оживал.
Однажды, заметив, что Мечников не приходит в гости вот уже неделю, Бекетовы встревожились и отправили к Илье Ильичу Людмилу Васильевну, выяснить, что с ним случилось. Людмила Васильевна отправилась на Васильевский остров и нашла Мечникова больным и охрипшим. Бекетовы забрали Илью Ильича к себе для экстренного лечения. Людмила заботливо ухаживала за больным, беседовала с ним, живо интересовалась всем, что его волновало.
Через две недели Илья Ильич поднялся и вернулся в свою каморку на Васильевском острове. Мечников выздоровел, но заболела Людмила Васильевна, и Илья Ильич, в свою очередь, с большой заботливостью отнесся к ней. Он писал о беде, постигшей племянницу Бекетова: «Прежде здоровая молодая девушка сильно простуживается в одном из северных городов. "О, это неважно, – говорят доктора, – грипп теперь везде свирепствует, и никому его не избежать. Немного терпения и спокойствия – и все пройдет!" Но грипп не проходил, а привел к общему ослаблению и видимому исхуданию. На этот раз врачи нашли небольшое притупление в верхушке левого легкого. «Несомненно, есть кое-что, но ввиду отсутствия наследственного предрасположения нет причины к серьезным опасениям».
Но грипп привел к катару верхушки левого легкого, начался туберкулез.
Теперь Илья Ильич все свое свободное время
Илья Ильич много писал о Людмиле Васильевне в письмах к матери, и для Эмилии Львовны не было секретом, что любимая ее сына тяжело больна. Понимая, на что идет ее Илюша, связывая свою жизнь с обреченной девушкой, она советовала ему быть осторожным и благоразумным.
Илья Ильич отвечал матери на ее предостерегающие письма: «Именно то обстоятельство, что я долго знал Людмилу, прежде чем прийти к мысли на ней жениться, может тебе показать, что существуют шансы в пользу моего беспристрастного отношения к ней и отсутствия слепого увлечения. Она меня весьма любит, и это не подлежит сомнению, как ты, наверное, сама узнаешь, если познакомишься с нею. Я ее также люблю весьма сильно, и это уже составляет весьма основательный фундамент для будущего счастья, хотя, разумеется, я не могу тебе поручиться, что мы во что бы то ни стало будем весь век жить голубками. Какое-то розовое, беспредельное блаженство вовсе не входит в мои планы относительно отдаленной будущности.
А я никак не могу сообразить, почему было бы лучше, если бы я стал ждать, пока у меня разовьется мизантропия – вещь, на которую я оказываюсь весьма способным. Ты, пожалуйста, не подумай, что если я не мечтаю о розовом счастье, то это означает, что я не ощущаю счастья вовсе… Я очень люблю Людмилу, и мне весьма хорошо с нею…»
Илья Ильич попросил согласия родителей на брак, и оно было получено. Но даже радость, всегда сопутствующая свадьбе, не смогла улучшить состояния здоровья невесты. У нее даже не было сил на своих ногах пройти расстояние от экипажа до алтаря в церкви. Бледную, с восковым лицом Людмилу внесли в церковь в кресле. Священник пожелал молодым счастья. Так началась супружеская жизнь Ильи Ильича Мечникова.
Он отчаянно боролся за жизнь своей любимой. Для этого были нужны деньги, много денег. Илья Ильич делал все, чтобы их заработать, – преподавал по-прежнему в Горном институте и университете, до глубокой ночи сидел за переводами до тех пор, пока острая боль в глазах не заставляла его отложить работу на несколько часов. Беспокоить родных в Панасовке он не мог, поскольку им самим жилось не сладко.
Несмотря на лечение, Людмиле с каждым днем становилось хуже и дальнейшее пребывание в Петербурге могло оказаться гибельным для нее. С огромным трудом Мечников добился командировки и в конце января 1869 года увез жену в Италию.
В Италии Людмиле стало лучше, и успокоенный Илья Ильич возобновил научную работу. Но к началу учебного года он должен был вернуться в Россию, а о возвращении в Петербург супруги не могло быть и речи. Решили вызвать в Италию ее сестру, Надежду Васильевну.
Илья Ильич, озабоченный поиском денег, надеялся, что Сеченов поможет продвинуть его кандидатуру на кафедру зоологии в Медико-хирургической академии в Петербурге. Но получить кафедру в академии для Мечникова было очень трудно. О проблемах, которые возникли в связи с этим, Иван Михайлович Сеченов так писал Илье Ильичу: «На кафедру зоологии в нашей академии Вы могли быть представлены мною лишь в субботу на прошлой неделе, то есть 3 мая… Единственным Вашим конкурентом явился Брандт, представленный от имени Бессера, Мерклина и К°. Предложил я Вас в ординарные или по крайней мере исправляющие должность ординарного, жалованье в обоих случаях 3 тысячи в год, напирая на полезность привлечь Вас исключительно на сторону академии. При этом я имел в виду еще то обстоятельство, что Вашей статьей в «Отечественных записках» Вы создали себе для будущего не совсем приятное положение в университете – преждевременно сожгли позади себя корабли».