Илья Мечников
Шрифт:
Мечников не был допущен в Медико-хирургическую академию; вскоре оттуда вынужден был уйти и Сеченов. Ковалевскому приходилось довольствоваться скудным существованием в Неаполе.
После письма Сеченова научная работа Ильи Ильича приостановилась – он не мог избавиться от тревоги за ближайшее будущее. Обычно утром Мечников отправлялся к берегу моря и на лодке вместе с рыбаком ловил морских животных. В последние же дни он бесцельно бродил по прибрежному песку или, забравшись на скалу, подолгу сидел, закрыв глаза.
И тут пришло еще одно письмо из Одессы, от Льва Семеновича Ценковского.
В 1865 году, с открытием Новороссийского университета, Ценковский
Ценковский сообщал Мечникову, что он приглашается ординарным профессором зоологии в одесский университет на место ушедшего в отставку Маркузена. Избрание единогласное, с просьбой немедленно после каникул приступить к чтению курса.
Это было спасение!
Мечников поспешил успокоить Сеченова, написав ему письмо. «Я нарочно пропустил целые сутки со времени получения Вашего милого, горячего письма, мой милый, честный, хороший Илья Ильич, – сообщил Сеченов в ответном письме от 3 декабря 1869 года, – чтобы самому не разгорячиться и ответить Вам по возможности рассудительно.
Плану Вашему перейти в Одессу я сочувствую по двум причинам: нам с Вами, людям непрактическим, не умеющим уживаться с партиями, жить в архипрактическом Петербурге вообще трудно; притом же до меня доходили в последнее время слухи, что в университете (Петербургском) работает против Вас очень сильная партия, а вы знаете, что насолить человеку у нас вообще умеют. Единственное неудобство выселения из Петербурга заключается разве в том, что через это уменьшаются для Вас шансы попасть в Академию наук, но и туда ведь избирают не люди, а партии.
Что же касается возможности нам видеться, то вот мои соображения по поводу этого вопроса: в академии я не останусь – это положительно, – потому что быть хоть и невольным участником в процессе погружения ее в болото не имею ни малейшей охоты; с другой стороны, в одной Одессе нет физиолога, стало быть… Я вполне сознаю, что шансов на это очень мало, так как министр народного просвещения меня недолюбливает, но ведь я и не придаю этой мысли ничего иного, как значение проекта, мечты.
Дело мое с академией, вероятно, покончится в августе будущего года, поэтому действовать теперь и даже говорить об этом было бы преждевременно. Для меня было бы, однако, очень важно рекогносцировать тамошнюю местность, поэтому-то я и сообщаю Вам мои мечты, как другу, заинтересованному в деле, и лицу, от которого должен пойти почин его. А как я буду рад выйти, наконец, из сотоварищества с такими лицами, как Herr Забелин и К°! И теперь мне до такой степени тошно встречаться с ними, что я не хожу более на конференции, тем более, что часто приходилось подписывать свое имя под очень некрасивыми решениями.
Нужно ли говорить, что Ваше письмо было для меня действительно отрадой при моем теперешнем душевном мраке! Поверьте честному слову, что оно осветило и ободрило меня; особенно радовался я Вашему решению не идти теперь ни на какие соглашения с нашей достохвальной академией. Признаюсь откровенно, этот вопрос страшно лежал у меня на душе: с одной стороны, думаю, вопрос этот важен для человека, потому что без денег он сядет на мель, а с другой – идти к тем же самым господам с новым предложением было бы просто омерзительно…
До
Из Виллафранка Мечников часто писал Александру Ковалевскому. В одном из писем он сообщал об улучшении здоровья Людмилы Васильевны: «Жене моей лучше, но все же она, я думаю, еще не скоро сможет зимовать в России, даже в Одессе».
Однако вскоре жене Мечникова стало хуже, и Ковалевский получил грустное письмо: «Усилившаяся болезнь жены (кровохарканье и проч.) заставила нас совершенно неожиданно уехать отсюда в Швейцарию. Доктор объявил, что ей нельзя переносить здешний летний сухой и жаркий воздух. У нас все уложено, в час мы уезжаем… Долго ли пробудем в Швейцарии – это будет зависеть главным образом от состояния моей жены».
Но к началу учебного года необходимо было возвращаться на родину. Вместе с женой Илья Ильич выехал к ее родным в Москву, а затем в Панасовку.
Эмилия Львовна сделала все от нее зависящее для облегчения тяжелого состояния своей невестки. В Панасовку были вызваны лучшие врачи из Харькова, однако ни заботы, ни самый тщательный уход и лечение не помогали. На семейном совете было решено, что Людмилу надо снова отправить в Швейцарию вместе с сестрой.
Перед отъездом в Одессу Илья Ильич получил письмо от Сеченова. Иван Михайлович ушел из академии, прекратил научную работу и тяжело переживал вынужденное бездействие. События последнего года отразились на здоровье Сеченова. Он чувствовал себя бесконечно усталым и разбитым. Оказавшись не у дел, Иван Михайлович пытался «подновить свои знания» и мечтал о посещении лекций в Петербургском университете или о том, чтобы «приткнуться к лаборатории Овсянникова» (профессора физиологии в университете).
И вот крупнейший физиолог обратился к своему другу, не менее выдающемуся ученому Дмитрию Ивановичу Менделееву с просьбой дать ему какую-нибудь научную тему. Менделеев предложил Сеченову поработать с азотисто-метиловым эфиром. Но работа у Ивана Михайловича не ладилась. «Слишком много вкусил я от физиологии, чтобы изменить ей», – с горечью говорил Сеченов.
Илья Ильич начал трудную кампанию за привлечение Сеченова в Одессу. В этой связи Иван Михайлович писал Мечникову: «Я к Вам, в свою очередь, с просьбой. В Цюрихе есть студентки из Одессы, и они получили письма с известиями, что я имею намерение перейти в Одессу и что меня не выберут там, так как у Соколова, который не хочет этого, огромная партия. По этому случаю я и прошу Вас, насколько только могу усиленным образом: не предпринимайте никаких мер против всего; затем не принимайте близко к сердцу, если меня провалят. Пусть меня не выберут по интригам – это, Вы знаете, не может ни оскорбить меня, ни опечалить, но уж если выберут, то пусть выберут свободно, наперекор интриге. В такую среду я пойду с величайшим удовольствием».
Но Мечников всюду, где только можно, горячо ратовал за избрание коллеги и друга профессором одесского университета. «Я вполне убежден, – писал Илья Ильич в заявлении на имя декана физико-математического факультета, – что в лице Сеченова наш университет приобретает себе как превосходного преподавателя, так и одного из лучших современных ученых. Отличная репутация Сеченова в России и за границей достаточно известна и членам факультета, вследствие чего я считаю совершенно излишним приводить здесь отзывы о нем специалистов… Работы г. Сеченова пользуются всеобщей известностью».