Илья Муромец и Сила небесная
Шрифт:
Лучше всех сказал батя.
– Сынок!.. Илюша!.. – сказал он, и, смахнув рукавом слезу, опрокинул в себя пол-ушата квасу.
В общем, всё шло по порядку. А порядок раньше знали туго: старшие говорят, младшие на ус мотают. И никто вперёд не лез, чтобы уцепить кусок пожирнее, хотя едоков хватало. Так и едокам хватало, поскоку Ефросинья Ивановна ещё снеди натаскала – оно ж когда на столе сытно, то и перед гостями не стыдно!
С каждой минутой веселье набирало силу. Осталось только спеть и кулаки почесать, но не по злобе, а забавы ради, чтобы телеса растрясти и кровь разогнать. Поэтому, улучив
Гости дружно подпевали хлебосольному хозяину, правда, не все. Гаврило с Федотом, которым медведь на ухо наступил, молча потирали кулаки, соображая, как бы поделикатнее начать потасовку. Федот задумал незаметно перевернуть стол, а Гаврило, наоборот, примерялся незаметно выбить скамью из-под поющих.
Но кулачной забавы не вышло, потому что в конце улицы показались неразлучные Брыка, Неждан и Улыба. Они быстро шагали к избе Чоботков, а за ними поспешали их жёны: подружки-хохотушки Агафья, Лукерья и Мирослава, за которыми, толкаясь и повизгивая, бежала детвора. Вид у друзей был смущённый, словно у заговорщиков, которые не знают, с чего начать задуманное дело.
– Припозднились, – укоризненно проговорил Иван Тимофеевич. – Нехорошо!
– Да, ладно вам, батя, корить, – остановил его Илья, обрадованный появлением тех, кого он больше всего ждал. – Может, у них какая оказия вышла?
– Точно, оказия! Ночь не спамши, – буркнул Улыба и потёр красные глаза.
– Не спамши, зато сделамши! – радостно воскликнул Неждан.
Брыка не сказал ничего. Он молча тряхнул холщёвым свёртком, который держал в руках… и все ахнули!
– Это мне? – дрогнувшим голосом спросил Илья, не веря глазам.
– Носи! – смущённо буркнул Брыка.
– Ух! – пронёсся над столом восторженный и удивлённый гул. – Лепотища какая!
И тут было чему удивиться. В руках Брыки, сверкая на солнце аж больно глазам, красовалась кольчуга, такой тонкой работы, такой красоты и такого богатства… Нет, словами этого не передать! А фотоаппаратов тогда ещё не было…
Хорошо, Неждан пришёл на помощь.
– Броня кольчатая! – быстро затараторил он. – Цены не имеет, потому что такой и у князя киевского нет. Стальной сутяги на неё пошло полверсты с добрым гаком. Колец простых – не счесть. Колец медных – счесть, если на первой сотне не собьёшься. А серебряных поменьше, но ежели продать, можно всю жизнь баклуши бить! Рукава – до локтей, по последней варяжской моде. На вороте – застёжка золочёна. Про пронизь по краю не говорю, а блёстки чеканные все сами видят, коли не слепые. Скажу только, что мы эту рубаху в веретённой бочке с песком надраили до такого круглого сияния, что солнечные зайцы любым супостатам очеса выцарапают!.. Да, чуть не забыл! На кольцах, что грудь защищают, выбито «С нами Бог!».
– А где же латка? – спросил ошарашенный Илья, чтобы не молчать.
– Латку наш кузнец такую хитрую поставил, что ноне сам отыскать не может, – пробурчал Улыба.
– Примерь! – сказал Брыка. – Вдруг тесна…
Илья быстро скинул кафтан и натянул железную рубашку, подбитую изнутри стёганой материей.
– Ух! – снова пробежало
– О-го-го! – одобрительно заржал Бурушка, кося хитрый глаз на хозяина: мол, такого даже мне возить не грех…
А ребятня просто зашлась от восторга. Не визжал только сынишка Брыки – пятилетний Макарий. Вместо этого он молча подкрался сзади и что есть силы шибанул дядю Илью по железной спине железным обрубком, который незаметно прихватил в кузне, чтобы испытать папкину работу. Гости даже удивились, какой смышлёный у Брыки мальчик и, главное, как ловко размахнулся!
– Ай! – закричала Агафья, одной рукой отбирая у сорванца его орудие, а другой, шлёпая по попе. – Не извольте гневаться, Илья Иванович, не доглядела…
– Ничего! Зато теперь я и сам знаю: хороша кольчуга! – рассмеялся Илья, отбирая Макария у мамаши и, потирая спину, добавил: – А ещё чую, добрый богатырь растёт…
Когда первые восторги улеглись, Илья снял кольчугу – а чего в железе даром преть! – и положил её в холщовый мешок рядом со шлемом.
– Ну, спасибо, друзья ситные, уважили, – ласково проговорил Илья, вынося со двора ещё одну лавку. – Садитесь с нами трапезничать. Пива испейте Вышатиного, а лучше – кваску матушкиного. Квасок ядрёный – нос отшибает!
– Погоди, Илья, – хмуро проговорил Улыба, – у нас для тебя ещё…
– Дай лучше я скажу! – перебил сапожника Неждан.
– Как говорить, так ты, а как делать, так я. Ну, ладно, говори, раз у тебя язык, что помело…
– А чего бы ты тачал, коли б я тебе кожи не дал?
– А где б ты такую кожу взял, если б Илья её не размял?
– Выходит, Илья сам себе подарок сделал? – озадаченно проговорил Брыка и неожиданно прыснул в огромный кулак.
– Выходит, так… – пожал плечами Неждан и тоже рассмеялся.
Глядя на них, нехотя улыбнулся Улыба и с непривычки закашлялся от душившего его смеха.
Друзей поддержали их жёны: подружки-хохотушки Агафья, Лукерья и Мирослава. А вскоре всё Карачарово потонуло в безудержном веселье, которое усиливали собачий лай, мычанье коров, блеянье коз, кудахтанье кур, кукареканье петухов и другие радостные звуки.
Как это водится в большой дружной компании, смеялись долго, до слёз, до икоты, потому что разом остановиться не могли, а по очереди не получалось, так как смех штука очень заразная. А тут ещё Беззуб, дождавшись, пока затих последний всхлип, прошамкал: «А чаво мы шмеялишь-то, братцы?» – и всё вновь потонуло в безудержном веселье.
Наконец, когда слёзы вытерли рукавами, а икоту пригасили колодезной водицей, Иван Тимофеевич погрозил пальцем Брыке и сказал:
– Ну, показывайте, чего вы ещё притаранили, только, чур, больше не смешить, а то помрём тут ненароком, и такой харч пропадёт.
– Сума перемётная! – торжественно объявил Неждан, раскрывая второй свёрток.
– Ух! – пронеслось над столом, и было чего!
Сумой перемётной оказались связанные ремнём две большие сумки из бледно-жёлтой юфти – толстой свиной кожи, дважды продубленной и прожированной. Их можно было носить, перекинув через плечо, или возить на лошади, свесив по обе стороны.