Имажинали (сборник)
Шрифт:
Я должна была вести себя как смертная. Пусть даже я не старела.
А он старел. С пугающей скоростью. Меньше чем за три года он располнел, все меньше походя на человека, который меня увлек. Друзья — его друзья, которых мы время от времени принимали в гости, — уверяли его, что ему повезло с женой, которая не меняется, такой же красивой, как всегда, такой же молодой, такой же сияющей, как всегда; от комплиментов он гордо надувался, они грели его самолюбие. Со временем различия все сильнее бросались в глаза и в конце концов привели бы к непреодолимым трудностям. Может, я и молодая фея в свои шесть веков по земному времени, но я знаю, как человеческая раса, столкнувшись с необъяснимым, может полностью терять рассудок. Я видела, как пытают и сжигают на площадях мужчин и женщин только за то, что они заключили договор со стихийными силами — а ведь они такие драгоценные союзники; я видела, как целые народы гибнут из-за путаных препирательств о границах, ресурсах и религиозных обрядах.
И все же человечество необъяснимо притягивало меня. Крестная говорила, что все похожие на нас феи так или иначе ощущали странное увлечение вульгарными и вздорными существами, которые делят
Я все чаще бродила по улицам шумных и грязных городов, не зная сама, чего ищу, очарованная исступлением пар, держащихся за руки и целующихся в темных уголках. Я завидовала их лихорадочности, их глазам — сияющим, и в то же время затуманенным тенью беспокойства, их яростной жажде жизни, которая порой переходила в ожесточение. Нам, живущим в гармонии сфер, трудно выносить их суматошность. Крестная постоянно говорит, что отказывается впредь опускаться до общества людей, что ее тело все больше и больше страдает от их грубости, от их насилия, что ей долго приходится восстанавливаться после погружения в дольний мир, что в конце концов она исчезнет, как некоторые из сестер прежде нее. Она часто поминает свою подругу Туату, которая предпочла пройти через светящуюся дверь незримого мира, из которого нет возврата, чем продолжать терпеть обиды от людей.
Крестная пристально посмотрела на меня с бесконечной нежностью, которой всегда были полны ее глаза и губы, и вздохнула: «Я не стану мешать тебе набираться своего собственного опыта, Авелин. Если бы я только могла избавить тебя от страданий. Как бы то ни было, никогда не забывай о своей клятве».
Я решила, что это он, моя любовь из мира смертных, лишь только увидела его. Как-то вечером я проходила мимо паба; он стоял, облокотившись о стойку, обернулся, и наши глаза встретились через запотевшее окно. Я продолжила путь — замедлив шаг, чтобы дать ему время догнать меня. Он подбежал ко мне сзади, с очаровательной властностью взял меня за руку и пригласил выпить бокальчик в компании его друзей, с которыми он праздновал важный релиз — хоть я не знала, о чем идет речь, но сочла, что должна разделить его энтузиазм. В глазах мужчин я читала восхищение и желание, в глазах женщин — зависть. Меня засыпали вопросами: чем я зарабатываю на жизнь? Я коренная жительница этого города или недавно переехала сюда? Как вышло, что такая красивая женщина, как я, гуляет ночью по улице одна? Где я купила это прелестное платье? А эти изумительные туфли, где я их отыскала? Я рассказала им красивую сказочку, вынужденная солгать, чтобы соблюсти клятву. Для них я приехала из далекого города, все бросив там, с собой у меня ничего не было; я искала жилье, намеревалась как можно скорее вернуться к своей работе писателя детских сказок.
— О да, эти байки о феях! — воскликнула Доротея, молодая женщина, чей хриплый голос терзал мои уши и нервы.
Моего смертного возлюбленного зовут Том.
Том работает в компьютерной отрасли, в крупной игровой компании, где он разрабатывает программы для анимации — я повторяю его слова, у меня ни малейшего понятия, о чем это он.
Он предложил мне переночевать у него, раз мне некуда было идти, Он приготовил для меня кровать в крошечной гостевой комнате своей квартиры под самой крышей. Поскольку я ничего не знала о земной любви, то оставила инициативу за ним. Я послушно подчинялась ему, когда он пришел за мной посреди ночи и увел в свою комнату, когда он снимал с меня футболку, которую сам одолжил мне, когда он целовал меня, ласкал, укладывал меня на кровать, когда он взобрался на меня, когда раздвигал мои ноги, когда проник в меня так деликатно, как только дано мужчине, когда он кончил во мне через несколько мгновений с детским стоном, когда он обмяк, как марионетка, у которой перерезали ниточки.
Он шептал мне на ухо, что ему еще предстоит узнать меня получше, что нам нужно время, что все будет идти лучше и лучше, что он жаждет во что бы то ни стало продолжить это приключение.
— А ты?
Я ответила, что этот вопрос даже не возникал, что я насчет него уже все решила, что не собираюсь бросать его при первом же разочаровании.
— Ах, так ты разочаровалась?
Ну да, но мое разочарование было связано не с ним, а с реакцией моего собственного тела. Физическая любовь, которая так интриговала меня, привлекала во время моих изысканий в дольнем мире людей, оказалась полностью лишена магии. Пока что Том, вероятно, был прав: материальный мир требовал времени, терпения. Я развеяла его опасения: я впрямь не знала своего тела и рассчитывала, что он поможет мне его с ним познакомиться.
— Я у тебя первый мужчина?
Не дожидаясь моего ответа, он приподнял одеяло и со странной нервозностью осмотрел простыню.
— Я не вижу крови.
— Причем тут кровь?
Он странно уставился на меня; я задумалась, не раскрыл ли он мой секрет.
— Такое ощущение, будто ты только-только спустилась на землю.
Я удержалась от ответа, что его двадцать шесть лет не идут ни в какое сравнение с моими шестью веками. Феям не полагается упиваться гордыней, но она во мне так и росла с пугающей скоростью с тех пор, как я решила полюбить Тома.
— Это для меня совершенно новое приключение.
Он погладил меня тыльной стороной ладони по щеке.
— У тебя где-нибудь осталась сумка, одежда, документы, деньги, набор туалетных принадлежностей?
Пришлось признать, что нет.
— Значит, ты и правда все бросила? Давай поспим. Мне рано вставать. Разберемся завтра.
Мы с Томом все устроили. Я переехала к нему. Мы отправились по магазинам, чтобы набрать подходящий гардероб — мое платье чересчур выставляло напоказ мое тело, он смеялся и говорил, что оно скорее раздевает меня, чем одевает, — и натаскали целую кучу вещей и вещиц, которые считаются необходимыми для женщины. Я выдумала себе личность, которая озадачила чиновника мэрии, но он в конце концов выдал мне вожделенные бумаги — поддавшись моему обаянию, как признался
— Ты впрямь талантлива, — заключал он, кладя листки обратно на прикроватную тумбочку. — Что у тебя с издателями?
Затем он нетерпеливо проглядывал свои аккаунты в фейсбуке, твиттере, инстаграме, снапчате на своем планшете, после чего засыпал, как отключенный от сети компьютер. Меня не покидало разочарование. Я все еще не испытывала в своем теле того опьянения, о котором трещали смертные женщины и посвященные им журналы. Я даже заходила на порнографические сайты, чтобы попробовать разобраться, обучиться, но находила только неприглядное извращение и унижение, и оттуда я выносила лишь стойкое чувство отвращения. На видеоэкране наслаждение напоминало страдание. Я наивно полагала, что физическая любовь возвышает души обоих партнеров, что она позволяет на мгновение ощутить гармонию небесных сфер, но когда Том соизволял заняться со мной любовью, я ощущала лишь механический аспект его объятий, мое тело отчуждалось, я ждала, когда он закончит — всегда одна и та же последовательность, почти ритуал: постепенное ускорение движений, порывистое дыхание, резкие выдохи, стоны, протяжные хрипы, сопровождаемые спазмами, удовлетворенный вздох, полная неподвижность, перекатывание на край кровати, свистящее дыхание, храп — а затем, поскольку мне не нужно спать, я отдавалась беспокойному потоку своих мыслей. Что было не так с людьми? Почему сегодня они такие восторженные, а назавтра — такие забывчивые? Так нежны вечером и так отстранены с утра? Почему они умножали страдания вместо того, чтобы распространять радость? Почему они предпочитали виртуальность, былое, будущее, иные места? Почему они наносили такие раны нашей Матери? Я поняла, почему правила запрещали нам использовать наши способности, чтобы дать им лучшую жизнь: вмешательство только ухудшит ситуацию, они, и только сами они должны исправить ее, и если они не сумеют этого сделать, наша Мать, чтобы избежать смерти, избавится от них.
Я наблюдала за Томом. За поведением Тома. За поведением друзей Тома, реакцией Тома на поведение друзей, за Томом на людях, Томом в сети, Томом наедине. Я поняла, что его суждения, его желания, его злость, его развлечения — все это отмечено печатью ограниченности. Что он, как и все его друзья, был пленником механизмов, порожденных его же мышлением. Относясь к категории людей творческих, он вовсе не предлагал новых взглядов; он перерабатывал — не без определенного таланта — идеи и образы, которым насчитывались тысячелетия. Только компьютер, с его холодной эффективностью, поддерживал иллюзию новизны. Рутинность и виртуальное окружение давали Тому иллюзию комфорта и безопасности. Он в больших количествах пил алкоголь и ел жирную, сладкую пищу, которая в итоге оседала вокруг его талии и на подбородке. День за днем он занимался одним и тем же. С рассвета до заката. К примеру, вечера видеоигр, которые он устраивал в кругу своих друзей, всегда протекали по одному и тому же сценарию: шумное прибытие игроков в семь вечера, первое пиво, первая игра, первая пицца, второе пиво, вторая игра, третье пиво, четвертое пиво, вторая пицца, третья игра, пятое пиво, шестое пиво, последняя игра на дорожку, последнее пиво на посошок, последний кусочек оставшейся пиццы на посошок, затем игроки уходят. Том присоединялся ко мне в постели к двум часам, начинал ласкать меня, дыша в лицо пивом и пиццей, оставлял это, сетуя на мое сопротивление — гордость не позволяла ему признать, что избыток алкоголя сделал его неспособным на страсть, — забывался тяжелым сном; просыпался на следующий день около десяти утра со взъерошенными волосами и остекленелыми глазами, и собирался на улицу, чтобы, как он выражался, избавиться от излишков, торжественно клянясь, что это в последний раз. Он рассеянно целовал меня — обдавая запахами прогорклого пива и пиццы, — прежде чем исчезнуть на пару часов, облачась в несколько нелепый (с моей точки зрения) спортивный костюм.
Том был автоматом.
Запрограммированным существом. Как и подавляющее большинство человеческих существ, неспособных выйти из сферы рационального. Неспособных понять, что они будут страдать до тех пор, пока не найдут способа прорваться за рамки хода времени. Что они будут биться о прутья своей мысленной тюрьмы, пока не найдут двери. Что им не познать необычайной красоты мира до тех пор, пока они будут смотреть на него глазами дня вчерашнего или завтрашнего.
С некоторых пор он перестал звать меня «моя фея». Может быть, потому, что от частого общения с людьми я действительно теряла свои волшебные способности. Пять моих детских книг были опубликованы и имели большой успех. Могло быть и так, что Том к этому ревновал. Крестная, конечно, стала бы меня подталкивать быстрее возвращаться в сферы, а я бы ее не послушала: я хотела убедиться, что человеческий род не обречен жить в страданиях, что я способна вернуть моему смертному любимому его истинную человечность, помочь ему найти путь к самому себе. Путь к свободе. Путь к радости. Ну конечно, в моем решении сказалась немалая доля человеческой гордости, передавшейся мне, но я себе положила год, чтобы этого добиться — год, не обращаясь к своим силам, год, используя лишь собственные ресурсы как женщины.