Имена мертвых
Шрифт:
К воротам подрулил маленький голубой «марч», позавчера взятый Аником напрокат; Марсель удалось усадить в него быстро, без суеты — и Клейн вразвалочку затопал налево, к Кюссетер, а Аник поехал направо — переулками, переулками, — на Фельтен-стайн.
Чтобы выйти засаде в тыл, Клейн дал порядочный круг по скверу, но застал на посту одну Долорес — где же резвушка Ана-Мария? а, вон она, обнюхивает припаркованный «вольво».
Он глянул на часы — 17.16 — быстро мы управились, однако! потом обошел сквер, продолжая круг против часовой стрелки, с кучкой студентов
У третьего подъезда дома 25 по Сколембик уже стояла, ярко моргая лампами на крыше, темно-синяя машина с белой полосой и зеркально перевернутой надписью «AMBULANCE» на капоте.
*
Среда, 18 декабря 1968 года.
Колесо истории вращается неровными рывками — то студенческие беспорядки в Париже, то Советы ввели войска в Чехословакию, то Англия — в Ольстер.
Но Герц и Клейн не замечают перемен в Европе. С апреля они плотно заняты. Клейн старательно роется в старых газетах, делает выписки и посещает тюрьмы. Тюремная администрация без энтузиазма, но легко идет ему навстречу. Клейн представляется как Вильгельм Копман, сотрудник кафедры антропологии Мюнсского университета. Тема научных изысканий его шефа, приват-доцента Гефенейдера, — «Анатомические стигмы преступных индивидуумов».
Френология и ломброзианство бессмертны. Всегда хочется увязать форму черепа и длину носа со свойствами характера. Для ученого, дерзнувшего заняться этим, главное — не забираться слишком далеко, чтобы на тебя не легла тень свастики. Гитлер так опорочил антропометрию, что под подозрением оказались даже обмеры для расчета ботинок и колготок.
Эксгумацией на тюремных кладбищах Герц и Клейн занимаются по ночам. Изъятие останков оформляется по всем правилам; приват-доцент обязуется вернуть «трупный материал» в кремированном виде. Пепел не проанализируешь, чей он.
Они по очереди смотрят сквозь глазок в камеру изолятора.
Образчик 8 из экспериментальной серии просыпается.
*
Он возвращается из смертного сна в явь.
Окаменевшее, застывшее во вне сознание оттаивает постепенно; оживает память — яркие, мучительные, зримые картины.
«Сын мой, я пришел к тебе со словом утешения…»
«Святой отец, я в этом не нуждаюсь. И никаких обрядов, баста. Если хотите сделать что-нибудь хорошее — передайте им, что у меня есть последнее желание».
«Аник, обед прямо из ресторана. Сигареты, вино — угощайся. Добрый совет: вспомни свои лучшие деньки, выпей — и плюнь на все».
«К черту! я хочу увидеть солнце, посмотреть на море. Вызови начальника!»
«Нет, Аник, не положено».
«Начальник, здесь же рядом. Отвезите меня под конвоем, в наручниках — я погляжу, и назад. Десять минут, не больше!»
«Увы, Аник, это желание я не могу исполнить».
Ведут по коридору, потом вниз, в подвал. Глаза ищут окно, хоть щель какую, где бы проглянул живой свет солнца. Нет — глухие стены, камень, мертвенное свечение нитей в колбах ламп.
«Не надо мне завязывать глаза».
«Так полагается, Аник».
«Не
Ремни застегнуты, на голову надет колпак из черной бумаги.
«Я хочу видеть свет!»
Расстрельной команде раздают винтовки.
«Я хочу видеть свет!!»
Шестеро солдат по отмашке сержанта почти одновременно нажимают на спуск.
Боль от внезапного удара в грудь вспыхивает — и исчезает. Анику кажется, что вместе с болью лопнули ремни, притягивавшие тело к столбу, и он без всплеска упал в тихую, теплую морскую воду. В невесомой легкости он делает гребок руками, пытаясь всплыть, но его тянет вглубь, вниз.
Солнце плещется далеко вверху; зыбь разбивает его на зеленовато-желтые осколки бликов, и чем глубже опускается Аник в безмолвную темень воды, тем слабее свет. Наконец он гаснет — солнце закрыли тучи.
В бездне, в непроницаемой тьме возникает вибрирующий гул, словно звучит гигантский колокол. Волна воды и звука встряхивает медленно плывущего ко дну Аника, вращает, вскидывает — и буруны выбрасывают его на поверхность, в смятение шквального ветра и шторма, во мрак бури. Отплевывая воду, озираясь, он плывет — и хищно шипящий пенным гребнем свинцово-серый вал обрушивается ему на голову, хоронит вновь, заполняет уши грохотом, а рот — горько-соленой водой.
Но он опять выныривает — и видит, как следующий вал гонит низко сидящее судно. Снасти порваны, паруса треплются клочьями, борта рябят тусклой мелкой чешуей, и темная масса сливающихся силуэтов над фальшбортом колышется в такт качке. До Аника сквозь вой ветра и бурление волн доносятся смутные вопли с корабля — стоны тоски, возгласы ярости, плач и дикое громкое пение.
О, с этим кораблем не разминуться, будь ты хоть на торпедном катере! — это Нагльфар, корабль из ногтей мертвецов. Вот он поворачивает форштевнем на Аника. Он все ближе.
Черная фигура на носу разматывает веревку — бросить конец пловцу, чтоб взобрался на борт и присоединился к плывущим за край света.
«Э-эй! давай! — машет рукой Аник. — Чего ждешь?!.»
Громада Нагльфара неспешно проплывает мимо; вблизи Аник различает лица тех, что на борту, — и желание очутиться среди них на палубе вмиг проходит. Его охватывает ужас. Лучше одному грести сажёнками, как бы не был далек путь, чем в такой компании!..
«Плыви, плыви, неотпетый! — горланит великан, накручивая веревку на локоть. — Держи на запад! Нам с тобой не по дороге!.. Ишь ты, свет ему подай! ты еще с тьмой не расхлебал ся!..»
Хохот и крики страшных пассажиров провожают его, когда он забирает в сторону от судна. Вслед ему швыряют мелочь, тухлые объедки, кирпичи.
«И без вас, сам доберусь», — отфыркивается Аник.
Низкое небо вздувается буграми туч, почти смыкаясь с бурным морем. Солнца нет.
Аник плывет — долго, очень долго.
Он слышит шум прибоя. Волна подбрасывает его, бьет о камни и выкидывает на песок.
«Доплыл», — думает он, распластавшись среди потоков стекающей назад, в море, воды, и впадает в забытье.