Имена мертвых
Шрифт:
— Молча. Поскольку мы это делаем по очереди, один другому вводит в вену оксабутол, а еще лучше — гексилин.
— Смертельную дозу?
— Разумеется. В два-три приема, чтобы судорог не было.
— Неплохо, — одобрила Марсель.
— Для случайных потерь заряда есть резервный инкарнатор, а для перезарядки — у каждого свой. К этому времени он уже в режиме; пока один лежит в морозилке, другой налаживает…
— В морозилке?
— Да, в морозильной камере. Труп охлаждается, чтобы не тратить энергию на повторное
— То есть без охлаждения тело разлагается?
— Не совсем так — оно принимает тот вид, из которого было воплощено. Кости, труха…
— Слушайте, но то, что вы делаете, — большое открытие.
— Профессор считает, что этим занимались и раньше — в Индии, в Тибете, — но тогда это была кустарщина.
— А зомби? вуду на Гаити…
— Вот это и есть кустарщина. Детские игры. Нет данных о том, чтобы кто-то добился полного воплощения, как наше с вами. У вудуистов получались куклы.
Марсель потянулась к стакану — Клейн поспешил его наполнить.
— Я поняла… а какую роль приготовили мне?
— Не роль, — с оттенком укоризны промолвил Клейн. — Мы обслуживаем инкарнаторы, то есть сами себя.
— И больше никого?
«Откуда у вас такие деньги?» — слышалось в ее вопросе.
— Только себя, — в ответе Клейна ясно звучало: «А это тебя не касается».
— Я не разбираюсь в электронике.
— Мы тоже университетов не кончали. За инженера у нас профессор, а мы — технари-наладчики.
— И меня в технари приглашаете?
— Вообще-то, есть смысл чинить машину, от которой живешь.
— Но я собираюсь стать дизайнером.
— Одно другому не помеха.
— А как насчет документов? ведь я пока вроде бы не существую.
— Это сложно, но можно. Аник разработал вам биографию…
— Уже?!
— …и не одну, а несколько — на выбор. Какая больше понравится.
— Любопытно… можно взглянуть?
— Вы собирались ехать…
— Клейн, — Марсель состроила гримасу досады, — что вы цепляетесь к словам?
— Нет, если вы всерьез…
— Ну перестаньте!
— Бумаги в кабинете графа. Вход туда свободный.
Кабинет любовника герцогини был строг и прост, но вместе с тем уютен. На полках — чего только нет; книги по цветоводству, по радиотехнике, оружейные каталоги. Марсель погрузилась в мягкое кресло на роликах; Клейн поста-. вил рядом стакан, повернул удобней лампу на гибком кронштейне, чтобы сьорэнн могла читать.
— Граф неплохо живет! А у вас есть вилла, Клейн?
— Да, маленький домик, к югу от Дьенна. — Клейн взял со стола папку из искусственной шагрени, раскрыл, полистал: — Вот посмотрите, ваши варианты.
«Вот тебе бумага, вот авторучка — пиши, Аник».
«Здрасьте, я что, писатель, что ли?»
«Безделье — это болезнь, — поучает Герц, — а писание развивает ум и руку. Софер, то есть писец, —
«Во завелся!..» — томится Аник, машинально трогая ладонью голову — как там волосы? растут. Вроде травки весной на лужайке — остренькие и коротенькие.
«…и то, что ты записал, перестает тяготить память. Пиши все, что помнишь, — о жизни, о детстве, о поступках…»
«А надо — о поступках-то? У меня этих поступков — чертова кошелка с гаком…»
«Надо. Ты должен понять их и избавиться от них, выбросить из себя в рукопись. Часто человек не понимает самого себя, поскольку не находит верных слов, которыми можно назвать то, что он делает».
Первые листов двадцать заполняются довольно-таки бессвязными отрывками, полными старояпонского очарования «Записок у изголовья» Сэй-Сенагон: «У нас был кот Цезарь, он был вор»; «В нашем доме было шесть этажей, и на всех этажах жили шлюхи». Аник морщил лоб, вымучивая по несколько твердых строчек, которые объединяла куцая, по-детски простенькая тема.
«Да лучше я словами расскажу! вы слушать будете?»
«Проговаривай вслух и записывай».
«Три листа напишешь, — дает Клейн задание, — и тогда еду получишь».
«Выкинь на помойку! К свиньям эту писанину, если не заплатите. В газете, говорят, репортеру по семь тыщ талеров за лист дают».
«Проснись, когда это было? За три листа — пятерку».
«Да чего я куплю на пятак?!»
«Сидишь дома — и сиди, пока тебе документы не сделали. Молодость вспоминай. Пять пятьдесят — последняя цена. Пиши мельче, а то размахался — на странице по двенадцать строчек. Ты что такими буквищами накалякал? зрение, что ли, село? Не придуряйся, знаю — ты в муху со ста шагов попадал».
«Кр-ровососы, — шепчет Аник, изливая злость в прочувствованных описаниях следователей, что изводили его в замке Граудин. — Один в носу ковырялся и потом сопли свои жрал; другой… ну, я про вас напишу, отведу душу!..»
Клейн читает и хохочет. Аник в обидах:
«Че ты ржешь, тупила, битюг кольденский? Все правда!.. Так и было! Слово даю. Ни полбуквы не соврал. А-а-а, знаю — в редакцию потащите, книгу делать — „Воспоминания убийцы“. Чур, мне пятьдесят процентов. Сами вы такое никогда бы не выдумали».
Клейн читает и мрачнеет.
«Что, и это правда?»
«А ты думал! Они, легавые, с гестапо жили по любви. Ну суки, что с них взять?! Псарь сменился — им какая разница? лишь бы в кормушке мясо было».
«Да-а, это бы в печать. Кое-кто, наверное, и сейчас в чинах и погонах, о ком ты настрочил…»
Но документов, сделанных для него, Аник не приемлет. Никак не хочет! Он их рвет.
«Ты! знаешь, сколько это стоит!..»
«Мне начхать. Дерьмо это. Фамилия черт-те какая, имя идиотское. Свою собаку так зови!»