Имена мертвых
Шрифт:
Луису почудилось на миг, что он сидит наедине с дьяволом.
«Почему же нет? есть бедные люди, которые предпочли бы ЭТО каторжной тюрьме или виселице, если семья их будет потом обеспечена».
«Допустим, вы найдете такого беднягу. Но вы должны выполнить мои условия. Мне надо увидеть этого человека так же близко, как вас сегодня. Мне надо убедиться, что он хочет умереть за плату, а не принужден силой, угрозами или пыткой; не спешите возмущаться, сьер Гарен, — с вашими деньгами вы на все способны, но помните — ни хитрость, ни обман вам не помогут. И не вздумайте привести ко мне кретина от рождения или умалишенного; нельзя распоряжаться жизнью того, у кого
«И как же?» — Луис был влиятелен и знал, сколько стоят полиция и суд, вместе взятые.
«Хотя бы вот так — я отдам Доминику ВАШУ жизнь, не спрашивая у вас согласия. Вы слишком близко ко мне сидите сейчас, чтобы потом уйти безнаказанным».
«Вам надо отдать должное, сьер колдун… вы достойны своего ремесла и своего народа. Полагаю, наш договор заключен?»
«Да».
«Прежде, чем приступить к делу, вам надо увидеть и Доминика?»
«Да, непременно».
«Есть еще условия?»
«Нет».
«Неужели вы не возьмете денег?..»
«Нет».
«А если я все-таки пришлю их вам?»
«Я раздам их в кагале. Здесь многие бедствуют».
«Что же — вы бессребреник? ради чего вы согласились вернуть жизнь Доминику, которого даже в глаза не видели?»
«Я высоко ценю мнение Камиля Хорна. Вы, вероятно, считаете его беспутным, безалаберным человеком; на первый и неглубокий взгляд он может и не понравиться своей резкостью, несхожестью с большинством — между тем это художник от бога, создающий истинную красоту, извлекающий ее из простейшего: из трав, из цветов, из облаков, из образа человека. Он своенравен, но раним и отзывчив. Не знаю — даже не представляю, — как вы сблизились с ним, но думаю, он провел немало времени рядом с вами и Домиником, и ваше общество полюбилось ему… не скрою, однако, что ему приятно и общество собственных работ, только приязнь эта необычная — он ищет в них ошибки, чтобы не повторять их впредь. Вот первая причина — рекомендация Камиля Хорна. Я доверяю ему. Вторую причину вам также непросто будет понять. Предположим, что я вам отказал наотрез. Ваш сын, еще не вкусивший жизни, умер. Другой — кто-то, кого я не знаю — отчаялся в жизни, пошел на кровавое преступление или покончил с собой. Разве меньше стало скорби в мире от моего отказа? Или — я согласился. Ваш сын остался жив. Другой — бедолага — умер, но оставил семье надежду если не на роскошное, то на безбедное существование. Я смею надеяться, что в этом случае несчастье будет уже не столь велико. Так или иначе — кто-то должен умереть, и я выбираю тот исход, что оставляет хоть малейшую надежду на лучшее».
«Вы странный человек, ребе Лейви… если то, что вы говорили мне, — правда, вы имели бы огромное состояние».
«Я довольствуюсь чувством исполненного долга перед людьми», — ответил раввин без тени гордости, но со слабой улыбкой, показавшейся Луису улыбкой превосходства.
«Договор — договором, — сказал Луис с холодком в голосе, — и я буду придерживаться ваших условий, но не хотел бы вкладывать деньги в сомнительное предприятие. Докажите мне, что вы способны на невозможное».
Ребе Лейви задумался. Потом склонил голову и закрыл глаза ладонью.
Справа от него на столе стоял дешевый письменный прибор, где из чернильницы наискось торчала ручка. Обычная деревянная ручка с грошовым стальным пером.
Ручка задымилась. Почернела. И загорелась. Луис смотрел в оцепенении, как ручка превращается в неровный
Ребе Лейви открыл глаза.
«Вы довольны?»
Луис нерешительно протянул руку, взял один из остывших угольков — хрупкий, пачкающий пальцы древесный уголь, настоящий уголь, еще теплый.
«И давно вы… так можете?..»
«Я всегда это мог».
«И вы стали раввином?!»
«А кем я, по-вашему, должен был стать? фокусником в цирке? или в виде забавы зажигать сигары в Коммерческом клубе?»
«Это… невероятно! вы — раввин, живете здесь, в этой нищете!..»
«То, что я законоучитель, а не портной и не лавочник, дает мне время думать и заниматься науками. А чтобы меня нашли те, кому я нужен — не все ли равно, где и как жить?»
Ребенком Луис верил, что бывают такие люди — он читал сказки, знал жития святых. Да, дело было не в чудесах, дело было в самом раввине с его простым и ясным кредо, в этом обыкновенном, незначительном с виду человеке, который жил с семьей не в лучшем из кварталов Мюнса — жил, и почему-то считал, что именно так и следует жить. Луис не сразу нашел слова, чтобы выразить свое отношение.
«Я уважаю вас, ребе Лейви. Не думаю, что кто-нибудь из тех, с кем я знаком, достоин уважения больше, чем вы».
«Благодарю».
«Скажите, пожалуйста — если это не тайна, — часто ли вы оживляете людей ТАКИМ СПОСОБОМ?»
«Довольно редко. Я не афиширую того, что умею, и потом — у одних на это не хватает денег, у других — решимости».
«Что же — бывает, что просители жертвуют СОБОЙ?»
«Чаще всего именно так и бывает. Извините, если я окажусь не прав, но, кажется, вы недооцениваете людей».
Луис ненадолго погрузился в воспоминания.
«У Камиля… — сказал он, — есть медальон с портретом. Он как-то показывал его мне. Это портрет девушки, он сам сделал его. Камиль сказал, что это была его единственная любовь. Та девушка умерла…»
«Да, отравилась, — печально кивнул ребе Лейви. — Приняла чрезмерную дозу опиума. Поверьте, я долго отговаривал ее. Я угрожал, что обращусь к ее родителям и посоветую поместить ее в психиатрическую лечебницу. Я думал, что сумел ее переубедить, она почти месяц не появлялась здесь, но в следующий раз пришла с револьвером в сумочке. Сказала, что я бессердечный негодяй, раз не желаю исполнить ее просьбу, и что она застрелится у меня на глазах».
«И вы отдали ее жизнь Камилю?!»
«Она сама ее отдала. Обдуманно, бескорыстно, хотя вовсе не хладнокровно. Я лишь вручил Камилю ее подарок. А что бы сделали вы на моем месте?»
«Не знаю… вообразить себе не могу, что я — и на вашем месте… Камиль был болен?»
«Смертельно болен. У него была опухоль спинного мозга. Тогда ему прописали уколы морфия, и он, по-моему, даже сейчас не вполне отвык от этого лекарства».
«Да, бывает… А… простите, но кто же привел к вам эту девушку?»
«Любовь».
«Нет — кто назвал ей ваше имя?»
«Не все ли равно? один человек, которому тоже подарили жизнь. Мой секрет люди передают по цепочке».
Разговор сам собою подошел к концу; вскоре Луис и ребе Лейви распрощались.
Дальше все происходило так, как сказал раввин.
Нельзя сказать, что в жизни Луиса Гарена что-то круто изменилось после неожиданного выздоровления Доминика. Внимательный наблюдатель заметил бы, что теперь Луис радушней, чем прежде, принимал у себя беспутного Камиля Хорна и в виде дружеской услуги выделил ему средства на оборудование большой студии — без отдачи.