Имена мертвых
Шрифт:
Спустя месяц Герца приглашают в полицейский комиссариат, где показывают странную записку и интересуются, имеет ли он какие-либо претензии на наследство Камиля Хорна, архитектора, скончавшегося в возрасте семидесяти шести лет в городской больнице Мюнса; записка формально не может считаться выражением последней воли покойного, однако если сьер Вааль может представить убедительные доказательства своего родства с Камилем Хорном, то он вправе претендовать на долю имущества сьера Хорна и подать соответствующий иск… Герц пожимает плечами — нет, сьер Хорн ему не родственник, он когда-то был знаком
Ничего криминального в смерти Камиля Хорна полиция не усмотрела и любезно отпустила Герца на все четыре стороны.
Хорну наследуют его приемные сын и дочь — Камиль так никогда и не женился; среди вещей покойного, переданных им, находится заботливо обернутый в бархат кусок изразцовой плитки. Они сохраняют его как память об отце.
Предсмертную же записку Камиля, явно написанную в невменяемом состоянии, отправляют на переработку с грудой изрезанных в лапшу уголовных дел, срок хранения которых истек. Бумажный комбинат в Мюнсе разрушен, поэтому макулатуру везут на запад, в Сан-Сильвер. При разгрузке ветер вырывает записку из перетянутого крест-накрест тюка и долго таскает ее по привокзальным улицам, кружит в стае конфетных оберток и обрывков газет, наконец, она лежит на тротуаре вверх текстом, размокшая под дождем, но еще целая. Крупные буквы случайно привлекают взгляд шикарно одетого юноши, когда тот прикуривает сигарету.
«Наследник Герц Вааль, — склонившись, читает он, — запомните, он владеет жизнью и смертью, запомните. Ладно, запомним».
«Аник, что ты там нашел? — окликает его приятель. — Пошли скорее».
«Пошли», — юноша незаметно поправляет маузер под плащом и, наступив на записку, уходит. Разумеется, после второй рюмки он забывает содержание записки.
Глава 10
Они не стали дожидаться черного «феррари», а просто отметились на заправке и стали колесить по Кольберку.
Побывали на морском берегу…
Осеннее море хмуро и неприветливо. Вода смягчает погоду, но в воздухе висит невидимая влага, оседающая на лице и руках мельчайшими каплями, а в легких — противной сыростью тумана. Здесь запах йода и гниющих водорослей — вон они, лежат бурыми бесформенными грудами на кромке прибоя, их никто не убирает, — на пляже ни души. Ветер гонит волну за волной; волны ленивые, маслянистые, синевато-серые… Ветер вспенивает их, как в миксере, и трудно понять — то ли это брызги, отделяясь от гребней, взлетают вверх, то ли дождь сыплется с неба мокрой пылью.
Нет, не таким запомнила море Марсель в последний раз. После выпускного бала они наняли автобус и приехали сюда, чтобы гулять по набережной и встречать рассвет. Была чудесная, теплая майская ночь; они ходили по берегу, взявшись за руки, смеялись и шутили. Нежный ветер вздувал белое платье Марсель, как парус, и гладил кожу. Море было спокойное, густо-синего цвета, оно сливалось с небом, но горизонт посветлел, и солнце поднялось из глубин, сверкая и озаряя мир. Начинался новый день,
Марсель, ежась под пронизывающим холодным ветром, с грустью вспоминала, как на восходе солнца они, бывшие одноклассники, поклялись встретиться на этом берегу через пять лет и рассказать друг другу о себе, о своих успехах и достижениях… Они бросили в волну монетки, чтобы вернуться сюда.
Никогда. Это страшное слово. Никогда ей, Марсель, больше не встретиться с друзьями. Она умерла. Все это знают. Она не сможет прийти; эта страница ее жизни закрыта, отрезана… навсегда…
«Марсель Фальта? нет, не знаю; вы, должно быть, ошиблись, перепутали — это бывает…»
Угрюмое море швыряет ей брызги в лицо и гонит, безостановочно гонит волны на пустынный пляж. Холодно, одиноко, неуютно.
«Где-то там моя монетка?»
Нельзя в одну реку войти дважды…
Примолкнувшая компания покинула берег.
Затем они прогулялись по городу и пообедали в ресторанчике.
Марсель была довольна; она разогрелась и перестала грустить. Они непринужденно, по-приятельски болтали о всяких пустяках: как изменилась мода, что нового в политике, в музыке, кто сейчас Мисс Вселенная, как дела с вакциной от СПИДа, прошел ли в парламенте закон о браках между однополыми лицами — и так далее, и тому подобное; Клейн докладывал кратко и емко, часто скептически; Аник следом вставлял такие едкие комментарии, что Марсель плакала от смеха.
Глядя на свое отражение в стеклах витрин и зеркалах, Марсель нашла, что она смотрится и сама по себе неплохо, а в обществе элегантных ассистентов Вааля — и того выгодней; если бы Клейну вырасти на голову — любой журнал мод соблазнился бы украсить обложку такой эффектной троицей.
Обратно, в Дьенн, «Коня» вел Аник.
Спешить было некуда; к сумеркам трасса заметно оживилась, больше стало легковых машин. Аник опустил антикрыло; «Конь» влился в общий поток, скромно придерживаясь крейсерских ста двадцати километров в час. Музыка в салоне звучала незнакомая, тихая, умиротворяющая.
Петляя и увиливая, разговор все-таки дошел до цели путешествия — Мунхита.
Мунхит — пригород Дьенна, выросший когда-то вокруг локомотивного депо и мастерской по ремонту паровозов. Мастерская стала заводом, больше ничего приметного в Мунхите не имелось, кроме дешевого жилья. От Дьенна Мунхит отделяла четверть часа езды электричке или автобусе, пятнадцать километров редколесья по левому берегу Рубера, россыпи коттеджей, а ближе к городу — пустыри, длинные шеренги складов и заводские ограды.
В Мунхите селились те, кому казалось накладным иметь дом в Дьенне — и не только малообеспеченные люди; окружная полиция, к примеру, выкроив под застройку недорогой участок в Мунхите, немало на этом сэкономила. Не все ли равно, где полицейским чиновникам протирать брюки?
Когда Марсель ночевала у Долорес, она сходила с электрички в Дьенне и прямиком ехала на 13-м трамвае до парикмахерской Галеотти — утром 13-й ходит в эту сторону полупустым, — а там две минуты до школы. Она много чего могла порассказать об этом пути — что в ту, что в другую сторону — и что там красивого, и что опасного для девчонки, но сегодня рассказывал Аник.