Имитатор. Книга вторая. Дважды два выстрела
Шрифт:
В общем, раскрытие принесли следователю практически на блюдечке – думать не о чем, только оформлять.
Полистав нетолстую папку, Арина, однако, призадумалась. Первая странность – почему ребята расслаблялись в чисто мужской компании? Всем троим слегка за двадцать. Не настолько малолетки, чтоб совместно порнушку смотреть, слюни пуская. И не настолько взрослые, чтобы быть равнодушными к дамскому обществу. Все небедные, так что даже если постоянных подруг не имелось, вполне могли для пущего веселья платных девочек прихватить. Не верилось ей, что три здоровых молодых парня после выпивки не захотели сексуальных утех. Может, поссорились
Не менее странно, на ее взгляд, выглядел и поджог. По словам пожарного эксперта, пожар начался с того, что в трубу баньки бросили пластиковую бутыль с бензином. Арина готова была поверить, что «рассерженный», сколько бы он ни выпил, забрался на крышу баньки – дело нехитрое, судя по фототаблицам, у боковой стены имелась поленница. Машиной-то этот «поджигатель» потом как-то управлял, значит, мог бы и на крышу забраться. Но почему у него ни на руках, ни на одежде следов бензина не осталось? Для такой вот аккуратности требуется трезвая голова.
Пожар в бане был единственным, пожалуй, делом, к которому Шубин – хотя бы теоретически мог быть причастен. Глядя же на прочие дела, хотелось пальцем у виска покрутить – вы что, с ума сошли? Там, в папочках, не все, конечно, было идеально, но старый опер туда как-то… не вписывался. А в некоторые – вроде «охотничьего» дела – не вписывался и вовсе никто, кроме уже означенных фигурантов.
Как же Шубин эти убийства выбирал? По громкости? Ей вдруг вспомнилось, как лет десять назад почтенный российский бизнесмен и финансист, примерный отец и супруг, зарезал свою юную содержанку на вилле в Черногории. Изрезал красавицу самым большим ножом из дорогого кухонного набора и сидел, баюкая на коленях истекающую кровью жертву. Генетическая экспертиза собранных на месте преступления биологических следов неожиданно обнаружила вовсе уж леденящую подробность: юная красотка приходилась бизнесмену дочерью, прямо мексиканский сериал или шансон «дочь прокурора». Морозов на одном из семинаров на примере этого дела объяснял им разницу между психической и юридической невменяемостью.
Впрочем, где мы, а где та Черногория. Шубин же не стал признаваться в убийстве Улофа Пальме? Все дела из его списка были, так сказать, местными.
Арина опять уставилась в фототаблицу, запечатлевшую «иконостас» над шубинским столом. Двадцать два снимка: семь прижизненных, восемь, поскольку в бане сгорели двое, посмертных. Действительно, как на «рабочих» досках в американских полицейских сериалах. Нижний ряд составляли фотографии собственно «злодеев» в количестве семи штук.
Двадцать два, подумалось ей вдруг, в карточной терминологии означает «перебор». Имеет ли это значение? И что тут вообще имеет значение? Какой логикой руководствовался застрелившийся (да и застрелившийся ли?) старый опер? И это странное несоответствие хронологии и «иконостаса».
Сперва Шубин хронологию соблюдал: священник, антиквар, бизнесмен, застреленный на охоте, бизнесмен, выпавший с собственного балкона. Затем, однако, стену «украшало» фото продюсера-педофила, рядом – снимок троих развеселых приятелей, один из которых вскоре спалит в баньке двух других. Хотя по времени пожар предшествовал выпавшему с балкона Федяйкину, а продюсера убили сразу после антиквара, перед «драмой на охоте».
Словно к четырем первым убийствам кто-то добавил еще три – неаккуратно добавил, как попало. Кто-то! Сам Шубин и добавил – потому что в признании фигурируют все семь. Но почему?
Нельзя было даже предположить, что галерею составляют две отдельные хронологические последовательности: пожар в загородной бане случился раньше убийства «господина» продюсера.
Что-то с этим пожаром, при всей его очевидности, было не то…
– Вот после этого дела я почти уверовала в то, что высшая справедливость существует.
Услышав над собой голос, Арина чуть не подпрыгнула, захлопнула автоматически папку, но через секунду облегченно перевела дух.
Надежду Константиновну Яковенко за глаза называли, разумеется, Крупской. Хотя, кроме имени-отчества, ничем другим ленинскую соратницу она не напоминала, а была похожа на управдомшу, в смысле жену управдома из бессмертного «Иван Васильевич меняет профессию». «И тебя вылечат», улыбалась Крачковская, стягивая с себя парик и обнажая короткую, ежиком стрижку. Ну копия наша Надежда Константиновна.
Притом хватка у «Крупской» была бульдожья, о ее допросах рассказывали легенды. А коротко остриженная, густо припорошенная сединой голова была надежней любого архива: Яковенко помнила все дела за все время своей длинной следовательской биографии – и не только собственные, но и коллег. При этом она запросто могла забыть в «общественном» холодильнике купленный на ужин творог или пельмени. Однажды забыла даже припасенный для внуков тортик, а потом перепугала дежурного на вахте полуночным стуком в двери. Впрочем, про гостинцы для внуков она обычно помнила, а самих внуков обожала. Но в бабушку превращаться не торопилась, посмеиваясь: куда мне на пенсию, я там со скуки через неделю помру.
Сейчас она, должно быть, собиралась домой и забежала «на огонек», удивляясь, что Арина засиделась так долго. И разумеется, заглянула в разложенные перед молодой коллегой папки.
– Высшая справедливость? – удивилась Арина.
– Ну ты-то не в курсе, – хмыкнула Надежда Константиновна, тяжело опускаясь на «свидетельский» стул. – Эти, которые сгорели… вот как будто их небесная молния покарала, честное слово. И тот, кого за поджог посадили, тоже ведь такой же был.
– Кого посадили… То есть вы думаете, что не он пожар устроил? Что его безвинно осудили?
– Безвинно, как же! Помнишь, как Жеглов говорил? Вор должен сидеть в тюрьме! А по этим и вовсе стенка плакала, жаль, что у нас теперь мораторий на смертную. И не смотри так на меня. Не знаю я, он ли приятелей своих поджег или кто-то из соседей постарался. А может, и впрямь этот… как его… Кузьменко! Жалко, что он вместе с приятелями своими не сгорел там. Двенадцать лет ему дали – не так уж и много, он молодой еще, выйдет и опять гадить поползет. Одна надежда – что на зоне тишком прикопают, там таких борзых не любят. Что, не ожидала от старой перечницы? – она усмехнулась. – Думала, Надежда Константиновна добрейшая душа? Добрая-то я добрая, да эти приятели – и сгоревшие, и поджигатель – те еще отморозки были. Золотая молодежь, – она выцедила это резко, как сплюнула. – Знаешь, как они развлекались? В парке подстерегали мамочек молодых, что с детишками гуляли, и маму по кругу пускали – втроем. Прямо на глазах у дитенка.