Имитатор

Робертс Нора

– Это я понимаю, но и трудное детство можно разыграть так, что диски будут продаваться, как горячие пирожки. Торжество ян. [9]

– Ян? Это что-то вроде ча-ча-ча? – удивилась Ева. – Но суть не в этом. Да, это могло бы вызвать у кое-кого из женщин жалость к нему и даже уважение, могло бы заставить их раскошелиться на диск. Но это не то, что ему нужно.

– А что ему нужно? – спросила Пибоди, хотя и сама уже начала соображать, что к чему.

– Не деньги. Это всего лишь побочный продукт, хоть и весьма приятный. Ему нужно, чтобы его обожали, смотрели на него как на героя, превозносили до небес. Ему хочется быть предметом

грез. Он трахает молоденьких фанаток, потому что они не склонны рассуждать, и подыгрывает женщинам постарше, потому что они более снисходительны.

9

Понятие «ян» в китайской философии означает мужское начало

– И окружает себя женской прислугой, потому что ему необходимо, чтобы о нем заботились женщины. И все из-за того, что женщина, которая должна была заботиться о нем в детстве, этого не делала.

– Вот и я так думаю. – Ева повернула за угол и объехала тяжело пыхтящий сдвоенный автобус, забитый пассажирами, спешащими в свои казенные муравейники и ульи. – Поп-идол не должен преодолевать препятствия, он должен просто быть самим собой. Мужчина твоей мечты не может быть несчастным мальчишкой, которого била мать, когда он попадался ей под руку. Уточняю: мужчина твоей мечты в его представлении. Он выстроил себе такой образ и твердо намерен его придерживаться.

– Значит, можно предположить, что стресс от необходимости скрывать правду и застарелая злоба на мать надломили его психику. А сломавшись, он убил две половины той женщины, которая его обижала. Шлюху и мать.

– Вот теперь ты пустила в ход мозги.

«Это похоже на компьютерный тренинг», – подумала Пибоди. Соображала она не слишком быстро, но чувствовала, что движется в верном направлении.

– Вы сказали «пара версий». А вторая?

– Вторая такова: он хочет забыть о своем прошлом, похоронить его. Прошлое не имеет никакого отношения к его нынешней жизни – вот что он твердит себе. Он ошибается: прошлое всегда является частью настоящего, его скрытой, подводной частью. И он не хочет, чтобы почтеннейшая публика, причмокивая и чавкая, пережевывала эту часть его жизни.

Пибоди устремила взгляд на Еву, но на лице ее лейтенанта ничего невозможно было прочесть.

– Чтобы он мог чувствовать себя человеком, уцелевшим после побоев, выжившим и добившимся успеха, несмотря на травмы и насилие, пережитые в детстве.

– Ты его жалеешь.

– Да, пожалуй. Правда, не настолько, чтобы раскошелиться на диск, – усмехнулась Пибоди. – Но мне его немного жаль, это верно. Он же не ждал, что ему причинит боль тот единственный человек, который должен был бы заботиться о нем. Я просто не представляю, каково это – иметь такую мать, которая набрасывается на тебя и бьет. Моя… ну, мою мамашу вы знаете. Она кого угодно может достать, но она никогда в жизни не причинила бы зла никому из нас. А с другой стороны, хотя мои родители, конечно, люди мирные и не склонные к насилию, можете мне поверить, они разорвали бы на куски любого, кто попытался бы нас обидеть. Но мне приходилось видеть и другую сторону медали: я ведь патрулировала улицы, и вы даже не представляете, сколько пьяных дебоширов мне пришлось доставить в отделение, пока меня не перевели к вам. Ну и потом, когда я перешла в отдел убийств, тоже всякого насмотрелась.

– Ничто так не вымывает из мозгов образ идеальной американской семьи, как первая пара пьяных дебоширов, избивающих своих жен, которых доставляешь в отделение.

– Одна из самых веских причин, чтобы уйти из патрулей, – с чувством согласилась Пибоди. – Но я хочу сказать, что видела все своими глазами, и, если хотите знать

мое мнение, тяжелее всего приходится детям.

– Детям всегда приходится тяжелее всех. Но некоторые – кто верхом, кто ползком – прорываются через это, а другие нет. И вот тебе еще одна версия насчет Смита: он питается женским обожанием и упивается им, это одна часть его жизни. Но в то же время он считает их шлюхами и стервами, вот и убивает их самым жестоким и эффектным образом.

– Что ж, вполне убедительная версия.

– Как бы то ни было, он не придет в восторг, когда я брошу ему в лицо его прошлое, поэтому приготовься.

Пибоди восприняла слова Евы буквально и положила руку на рукоятку парализатора, пока они шли от машины к дверям Смита.

– Я не имела в виду боевую готовность, Пибоди, – усмехнулась Ева. – Давай сначала испробуем вежливый подход.

Их впустила в дом та же женщина под звуки той же самой музыки. По крайней мере, Еве показалось, что это та же самая музыка. Да и как можно отличить одну песню от другой, если все, что этот парень поет, может вызвать сахарный диабет?

Пока их не ввели в комнату с подушками на полу и пушистым белым котенком, Ева положила руку на рукав женщины.

– Есть в этом доме нормальные стулья или кресла?

Губы Ли неодобрительно поджались, но она кивнула.

– Да, конечно. Сюда, пожалуйста.

Она провела их в комнату с глубокими мягкими креслами в бледно-золотистой обивке и столиками со стеклянными крышками. Один из столиков служил подставкой миниатюрному фонтану, в котором голубая вода булькала на белых камешках. На другом столе стояла открытая квадратная коробка, наполненная белым песком. На поверхности песка Ева заметила какие-то письмена, вычерченные маленькими грабельками, лежащими рядом с коробкой.

Шторы были задернуты, но стеклянные края столиков светились в полутьме.

– Устраивайтесь поудобнее, прошу вас, – Ли указала на кресла. – Кармайкл сейчас присоединится к вам.

Ева принялась изучать проекционный экран на стене. Здесь была движущаяся абстрактная картина: нежные пастельные пятна перетекали друг в друга – розовые, голубые, золотистые и снова розовые. И в этом помещении тоже фоном звучал воркующий голос Смита.

– Меня уже подташнивает, – призналась Ева. – Надо было вызвать его к нам в отдел, там хоть обстановка нормальная, а тут ошизеть можно.

– Говорят, вы вчера одному челюсть своротили, – Пибоди изо всех сил старалась удержать на лице серьезное выражение. – Многие люди не назвали бы это нормальной обстановкой.

– Многие люди просто не знают жизни. – Ева повернулась кругом, потому что в эту минуту в комнату вошел Кармайкл Смит.

– Как я рад снова видеть вас обеих. – Он плавно повел по воздуху обеими руками, указывая на кресла, и широкие рукава его рубашки заколыхались. – Мы как раз пьем прохладный лимонад. Надеюсь, вам тоже понравится. – Он устроился в одном из кресел, кто-то из прислуги поставил поднос на длинный стеклянный столик рядом с ним. – Мне сказали, что вы пытались со мной связаться, – продолжал Смит, наливая бледно-лимонную жидкость из графина в стаканы. – Понятия не имею, о чем может идти речь, но прошу меня извинить: я был в уединении.

– Ваш представитель звонил начальнику полиции, – напомнила Ева, – так что, я полагаю, кое-какое понятие у вас имеется.

– Я вновь вынужден извиниться! – Смит обхватил один из высоких стаканов обеими руками, демонстрируя свои красивые длинные пальцы. – Мой агент слишком заботится обо мне, но это и понятно, такова его работа. Сама мысль о том, что репортеры могут узнать о моем разговоре с вами, да еще на такую ужасную тему, встревожила его. Я ему говорил, что доверяю вашему слову, что вы сохраните все в секрете, но…